Возле полустанка. Юлиан Климович

е неустойчивого абриза Жана Маре, прошедшего с ней рядом от райцентровского кинотеатра, где она в двенадцатилетнем возрасте первый раз увидела далеко не новую картину “Принцесса Клевская”, и до ее сегодняшних дней. Люба рано вышла замуж. Вышла по любви за высокого статного парня чем-то отдаленно напоминающего французского актера. Муж, как оказалось впоследствии, любил выпить и по “пьяной лавочке” подраться. Вообще, ее Славика нельзя было назвать даже симпатичным, но Люба полюбила его пусть за отдаленное, но в тоже время такое редкое в их краях внешнее совпадение с французским идеалом. Почему она не развелась в первые два года после свадьбы, пока не родилась дочь, она и сама не знала. Наверное все из-за любви. Ее спрашивала об этом сестра Славика, много позже, когда тот уже почти спился, а Люба продолжала работать в своей столовке для железнодорожных рабочих, в которой в девятнадцать лет начала трудовой путь, но она так и не смогла ей ничего ответить. Похоже теперь она и не любила этого рано поседевшего человека с обвисшим сизым носом алкоголика, а по инерции, по раз и навсегда выбранной дороге, тащила свой тяжелый крест. Знакомые, друзья и родственники считали, что Люба даже никогда не задумывалась почему ее выбор оказался настолько обременительным, почему судьба наказала ее, такую работящую, безответную. Им казалось, что Люба никогда не считала, что в чем-то обманулась, или ее обвели вокруг пальца, поэтому жизнь свою воспринимала со спокойным долженствованием.

      Но они ошибались, Люба постоянно думала о своей тяжелой доле, и сильно переживала по этому поводу, но изменить, конечно, ничего не могла.

      Она поступила в ПТУ после восьмого класса, выучилась на повара, а по окончании ее отправили работать в столовку на родную железнодорожную станцию. Небольшая станция, почти полустанок, с каким-то нерусским названием, была малой родиной не только Любы, но и трех предыдущих поколений Воробьевых, рождающихся здесь и умирающих со времен постройки железной дороги, когда ее прадед еще молодым парнем пришел сюда с волжских берегов на заработки. Сорок лет назад на полустанке закончилась электрификация, здесь разместили ремонтные мастерские, большой диспетчерский узел, и еще что-то по железнодорожной части. Почти сразу полустанок переименовали в станцию. На ней менялись электровозы на тепловозы, здесь же размещался пункт отдыха локомотивных бригад, а путейцы выезжали отсюда на работы. Время стоянок поездов определялось технологическим временем обслуживания. В течение года после знаменательных изменений их маленький железнодорожный поселочек прирос тремя жилыми четырехэтажками. В квартире на последнем этаже одного из домов Люба прожила всю жизнь после замужества.

      Столовая кормила железнодорожников, работающих на станции. Если позволяло время, то местные предпочитали обедать и ужинать дома, а вот приезжие столовались у Любы три раза в день. Даже летом вставала затемно. Приготовив завтрак для Славика и дочки, приведя себя в порядок, она шла через весь поселок на работу. Дорога занимала у нее десять минут летом, и шесть зимой. Летом Люба всегда шла не торопясь, или ловя свежие рассветные минуты, или уже по темноте в остывающем дремотном тепле ушедшего дня, слушая и рассматривая через открытые окна поселковую жизнь. Зимой на одном дыхании пробегала от дома до столовой, смешно семеня ногами в высоких негнущихся валенках. Только когда на Новый год уставший старый президент отрекся от трона, и передал власть юркому смышленому приемнику, Любе свезло купить на рынке в райцентре недорогие итальянские полусапожки, в которых с этого времени она бегала зимой на работу. Первые полгода, выходя из дома, или из столовой, она каждый раз как бы любовалась собой со стороны, бросая взгляд сначала на свои ноги, а после вокруг, проверяя смотрит ли кто-нибудь на нее. Затем ей это надоело, ежеутренний и ежевечерний проход превратился в рутину. Каблуки сапожек со временем стоптались, их носки, несмотря на старания Любы, вытерлись и посветлели. Она просила Славика подкрасить сапожки специальной краской, а каблуки подбить железными подковками, купленными ею по случаю на рынке райцентра, но муж только брезгливо отмахнулся от работы, по его мнению унижающей его мужское достоинство. Когда сапоги совсем прохудились, Люба уже почти решила ходить в галошах с искусственным мехом внутри, которые только появились в продаже на рынке, но прикинув эстетическую составляющую, приняла решение ходить все-таки в сапожках, и откладывать каждый месяц понемногу на новые.

      Вообще врожденное стремление к прекрасному еще с детства определяло ее отношение к окружающей действительности, которую она всегда пыталась украсить. В квартире по одной стене в зале и спальне она расписала картинами. В спальне плавали два белых лебедя, на картине в зале шумела березовая роща над полем с золотистой пшеницей, а в туалете на стенах распускались всевозможные цветы. Некоторые родственники и знакомые сходились во мнении, что между стремлением к прекрасному и умением его увидеть, а тем более создавать, есть огромная разница. Так они говорили между собой вспоминая Любино замужество. С цветной фотографии смотрела молоденькая Люба в длинном свадебном не идущем ей платье, большой белой шляпе, фасоном похожей на ковбойскую, и белых сетчатых перчатках до локтя. Дисгармония ее небольшого носа с большим ртом придавала особую ценность ее чувственным зеленоватым глазам,