Мужчина посмотрел с сомнением на булькающую кастрюлю. Простенький овощной суп. Четверо суток и долю мига назад покидал в бульон что оставалось в холодильнике. Суп был неготов, скорее напоминал салат с сырой картошкой и бульоном.
Бессмертный, живущий в человеческом мире и по человеческим правилам, испытывает слабые позывы поесть и поспать, никогда не способные перейти в действительный голод и подлинное утомление. Он мог бы не есть, вообще, и догадываться по ненавязчивому ощущению – ну да, давно не ел. Поесть и поспать обычно не мешало при восстановлении после ранений, но даже и не создав благоприятных условий для выздоровления – бессмертный выздоровеет. Возможно регенерация займёт больше времени, но на её качестве ничто не скажется. Порванное всегда сходится гладко, выбитое заменяется новым, таким же как было, сломанное срастается, вывихнутое встаёт на положенное место. Бессмертный всегда молод и за редким исключением в идеальной форме. Неидеальной его форма может быть лишь в результате ранения, а это временно.
Пахнущий капустой суп кипел на плите. Спать хотелось больше, чем есть. В памяти жил запах жареной на огне рыбы, менее приятный – вяленой, наваристый дымок ухи издалека и по-восточному пряный аромат запасённых по-северному маринадов. Суп не выдерживал критики. Игорь никогда не готовил себе деликатесов, был далёк от чревоугодия, но не до такой степени, чтобы есть сырую картошку в бульоне.
Ладно, не сейчас. Игорь выключил плиту и побрёл в темноте коридора в спальню. Суп бессильно шипел в спину. На полу оставались золотистые невидимые песчинки из другого мира. Игорь не видел их, но слышал характерный слабый звук.
На улице была весна, которую человеку, не произносящему ни слова лжи, не зазорно назвать зимой. Ветер выл по-вьюжному, швыряя в окна снежную крошку, где-то внизу, этаже эдак третьем, ветки деликатно, но настойчиво стучались, просясь в дом, в тепло. К Игорю никто не решался напроситься в гости. Во-первых, он жил на двадцатом этаже, во-вторых, он был тёмный бессмертный. «Тёмный» ни в коем случае не означает «злой». Нет. Если бы слова «тёмный» и «злой» означали одно и то же, люди, склонные к лени, не стали бы напрягаться, чтобы запомнить целых два слова.
Резонный страх темноты заклеймил всю тьму дурной славой зла. Ночью привыкли ожидать нападений, подлых обманов, ударов в спину, хотя и всем известно, что подлинно сильное зло не стесняется показаться среди бела дня.
Пускай страх темноты объяснялся тем, что человеческие глаза почти ни на что негодны ночью, в ночи действительно было чего опасаться: злые сущности, не выносящие свет, или подлинная Тьма, не выносящая несправедливость – смертные должны были сторониться и того, и другого.
Игорь принадлежал подлинной Тьме.
Безвоздушная, холодная, непроницаемая, бесконечная и вечная, первородная Тьма, в которой вращаются обитаемые и необитаемые шары миров, которую не осветить всем солнцам Вселенной, тьма, воплощённая в человеческую форму. Как эта Тьма могла получить человеческое обличье, никто из смертных не знал, а Игорь сам не помнил,