Издательство АЗБУКА ®
Пролог
Эту историю однажды ближе к ночи – мороз во дворе колледжа пробирал до костей – рассказал мне мой старый наставник Тео Пармиттер, когда мы сидели у огня в его служебной квартире. В те времена в каминах еще горел настоящий огонь, а уголь в громадных медных ведерках приносил слуга. Я проделал путь от Лондона, чтобы повидаться со старым другом, которому тогда было уже далеко за восемьдесят: мужчина по-прежнему бодрый и сердечный, с острым умом, он, однако, был настолько искалечен жестоким артритом, что уже с трудом выбирался из дому. Колледж заботливо опекал его. Тео Пармиттер принадлежал к вымирающему племени старых кембриджских холостяков, которому колледж заменял семью. Он прожил в своей прелестной квартире больше пятидесяти лет и собирался здесь умереть. Кое-кто из его бывших учеников взял себе за правило время от времени навещать старика, привозя с собой новости и живое дыхание мира. Ведь Тео любил этот мир. Ему больше не удавалось окунуться в него надолго, но он обожал легкий треп: послушать, кто, где и кем работает, кто преуспевает, достиг той или иной высокой должности или оказался замешан в каком-нибудь скандале.
Я изо всех сил развлекал его бо́льшую часть дня и за обедом, который нам подали в его комнатах. Я собирался остаться на ночь, встретиться еще с парой знакомых и скоренько пробежаться по старым, излюбленным местам.
Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось впечатление, будто то был сочувственный визит к старцу, от которого я мало что получал взамен. Напротив, Тео был потрясающим собеседником – остроумным, язвительным, прозорливым, это был настоящий кладезь историй, которые отнюдь не являлись бессвязными воспоминаниями старика. Рассказчик он был чудесный. И все, даже самые молодые из соискателей всегда состязались за право сидеть рядом с ним за обедом в общем зале.
Шла, помнится, последняя неделя каникул, и в колледже было тихо. Мы отлично пообедали, выпили бутылку доброго кларета и блаженно раскинулись в креслах перед огнем в камине. Однако налетавший, как всегда, прямо с Фенских болот зимний ветер завывал, и временами по стеклу барабанил град взметенного им снега и льда.
В последний час наш разговор стал мягко и неприметно стихать. Я рассказал обо всем, что было у меня нового, вместе с профессором мы уже успели навести порядок на всем белом свете, и теперь языки пламени сглаживали остроту нашей беседы. Восхитительно-уютно было сидеть, нежась в озерцах света от пары ламп, и на какое-то время мне показалось, что Тео задремал.
Тут, однако, он и заговорил:
– Все гадаю, захотите ли вы выслушать странную историю.
– С великим удовольствием.
– Странную и в каком-то смысле волнующую. – Он поудобнее устроился в кресле. Тео никогда не жаловался, но я все же догадывался, что артрит причиняет ему немалую боль. – История как раз под стать такой ночи.
Я взглянул на старика. Лицо его, высвеченное мерцанием пламени в камине, хранило выражение настолько серьезное (я даже готов сказать, «смертельно серьезное»), что я несколько опешил.
– Принимайте это как угодно, Оливер, – тихо произнес Тео, – но, уверяю вас, эта история – правда. – Он подался вперед. – Прежде чем начать, могу я побеспокоить вас и попросить принести сюда графинчик с виски? – Я встал и направился к полке с напитками, а Тео тем временем сообщил: – История моя связана с картиной, что слева от вас. Вы ее помните?
Он указал на узкую полоску стены между двумя книжными шкафами, скрытую густой тенью. Тео всегда считался довольно удачливым коллекционером живописи и обладал несколькими весьма ценными рисунками старых мастеров и акварелями XVIII века. Все они достались ему, как он однажды признался, по скромным ценам еще в пору его молодости. Я не слишком разбираюсь в картинах, и, честно говоря, вкус Тео не совпадает с моим. И все же я подошел к полотну, на которое он указывал.
– Включите там свет.
От времени краски на картине несколько потемнели, но теперь я видел ее очень хорошо и рассматривал с интересом. Изображалась на ней сценка венецианского карнавала. На плавучей пристани рядом с Большим каналом и на площади позади нее одетая в маски и плащи толпа стояла вокруг развлекавших публику жонглеров, акробатов и музыкантов. Одни усаживались в гондолы, другие уже плыли в них по воде. Лодки сбивались в кучу, а гондольеры бились на шестах. Картина была из тех, где изображение дается во вспышках салюта и пламени факелов, вызывающих то тут, то там какое-то сверхъестественное сияние, высвечивающих лица и пятна яркой одежды, серебристой рябью ложащихся на воду, оставляя в глубокой тени все остальное. Мне такая манера представляется довольно искусственной, но, разумеется, это было превосходное произведение – во всяком случае, на мой неискушенный взгляд.
Я выключил лампочку, и картина со всеми ее слегка зловещими гуляками вновь погрузилась во тьму своего укромного уголка.
– Кажется, прежде я никогда не обращал на нее внимания, – сказал я, наливая себе виски. – Давно она у вас?
– Дольше, чем я на то имею право. – Тео откинулся на спинку глубокого