Как непривычно для городского жителя пахнет степь – сухим аптечным духом полыни, тысячелистника, душицы и множеством других неведомых мне запахов. Но нет среди них самого желанного. Запаха любимой…
Во дворе, на утоптанной неровной земле установили стол. Кроме наших за ним расположились и обитатели дома. На углу сидел старик Бурхбн, самый старший из всех, сухой, морщинистый, но с черной, без единой сединки шевелюрой. Справа от него разместились два его сына – старший Рбдик, лет двадцати шести-двадцати восьми, по-мальчишески коротко остриженный, с черными бровями в одну линию, и младший Тагир, еще школьник, худощавый, веснушчатый парнишка с удлиненным, как будто вытянутым в постоянном удивлении лицом. Слева от старика как-то бочком пристроился его младший брат Гайсб – смуглый, широколицый, большеглазый и слегка перекошенный (одно плечо выше другого). Он, как выяснилось, заехал ненадолго в гости да и загулял тут с братом и племянником, и вот уже больше недели не может уехать.
Двор тесный, немного безалаберный, но хозяйски основательный. Посреди него, в двух шагах от стола, стоит, уронив оглобли, телега на лысых автомобильных колесах – та, на которой Гайса с Радиком привезли наш «скарб». За ней темнеет открытая дверь конюшни, и слышно, как топчется гулко невидимая в темноте лошадь. На открытой веранде дома (точнее назвать ее террасой) на черной, трещиноватой бревенчатой стене опрокинутым веером висит на гвозде рыболовная сеть, рядом – ржавые капканы на грубых цепочках, напоминающие стремена, пук перезрелого укропа. Ворота, через которые мы попали во двор, теперь сомкнуты и соединены в качестве засова толстым металлическим штырем. На противоположной от них стороне между приземистой банькой и углом длинного сарая в коротком отрезке забора виднеется калитка, ведущая в огород и закрытая на внушительный крючок. У калитки, позвякивая цепью, молча бегает взад-вперед возле своей плоскокрышей конуры длинномордый пес с короткими лапами и большим косматым хвостом, облепленным комьями репейниковых колючек (почти как недавно Мишкина борода).
Здесь вполне можно держать оборону, заключил я, внимательно оглядев двор. А что, может, и вправду придется? Я слышал, народ тут встречается лихой, много бывших зэков, да и золото делает людей отчаянными.
…Похолодало. Сваренная картошка быстро остыла и затвердела. Все зябко поеживались. Все, кроме двоих – старика Бурхана, который, вероятно, приспособился за долгую суровую жизнь комфортно чувствовать себя при любой температуре, да Виктора Джониевича. Последний не иначе впал в горячку. Он то хохотал, широко разевая рот, то, внезапно смолкнув, вперевал в кого-либо бессмысленный и тяжелый, как будто свинцом налитый взгляд, то орал на всю округу.
– Слушай ушами! – рычал он, обращаясь, например, к косоплечему Гайсе. – Посмотри на нас, – хлопал он себя по груди пятерней. –