Но, естественно, факт моего провала на собеседовании повисает между нами. Он бесконечно талантливее меня в том, чем я хочу заниматься больше всего, и, кажется, такое положение дел ему нравится. Глупо, как поздно до меня доходит – как он заманивает пряником, как расслабленно тянется за кнутом. Я узнаю себя в женщинах, которые его преследуют – мечтательных полиграфистках и выпускницах Род-Айлендской школы дизайна с торчащими грудками. Все неизбежное кончается тем, что я прихожу к нему домой и умоляю взглянуть на мои работы. Я встаю на колени, протягиваю ему свой скетчбук и прощаюсь с его квартирой и выразительными акварелями, которые он иногда показывал мне в три утра.
У Артемизии Джентилески есть картина, которую я особенно люблю, – «Юдифь, обезглавливающая Олоферна». На ней изображены две женщины, отрубающие голову мужчине. Он пытается увернуться от лезвия меча, но они крепко держат его. Это безжалостный шедевр в тенебристской манере, залитый артериальной кровью. Джентилески написала его после того, как ее учителя, Агостино Тасси, осудили за то, что он ее изнасиловал. Когда я, вдохновленная этим полотном, работаю над картиной, умирает мой отец. Я хороню его рядом с мамой и не сплю несколько недель; мыши съедают все мои фрукты. Марк отправляет открытку с соболезнованиями, а потом перестает отвечать на звонки. Он возвращает рисунки по почте; я оставляю ему несколько сообщений на автоответчике, – их смысл сводится к тому, что он жалкий подражатель, способный рисовать только четырехпалых людей, и невозможный зануда, которого нужно держать как можно дальше от женщин, – и да, несколько раз ночью я прихожу постоять под его окнами.
Я набрасываю несколько черновиков, которые так и не отправляю, и брожу по офисным коридорам, собираясь с мыслями обо всем, что хочу ему высказать. Но когда я вижу Марка на лестничном пролете рядом с кабинетом Кевина, когда вижу, что он ничуть не изменился, стоит в окружении двух женщин и явно наслаждается жизнью, – вот тогда я теряю самообладание.
Той ночью я встречаюсь с Эриком в Вилладж, и мужчина, который ждет меня в глубине винного бара, не похож на того, с кем я виделась два дня назад. Внешне он все тот же, только кожа словно плотнее облегает его кости, как будто сверхмассивная дыра выплюнула его у входа в бар, и он стоит, ожидая, пока я это пойму.
– Ты опоздала, – говорит он, заказав бокал вина Кот-дю-Рон себе и джин-тоник для меня. Он настолько холоден, что я не могу понять: то ли он ждет объяснений, то ли эта суровая версия – какая-то шутка. Он выглядит иначе, пожалуй, даже старше; строгий пиджак перекинут через спинку стула. На мне платье из ткани, которая на восемьдесят процентов