– Послушай, что за чертовщина! При чем здесь евреи? Мы же говорили, помнится, о чем-то другом. Вот только о чем? Об НТС? Нет. Или о хохлах? Тоже нет. А, вспомнил! О твоем любезном Александре Ивановиче. Как он заложил нас обоих.
– А я тебе говорю, что этого не может быть!
– Это почему же?
– Почему, почему… – напряженно соображает Леха, что сказать. – А потому, что я уже давно пытаюсь тебе объяснить, а ты меня перебиваешь.
– Я? Тебя? Перебиваю? Ну, ты даешь!
– Да, перебиваешь. Вот и сейчас.
– Так говори, пожалуйста!
– Да хотя бы потому, что Шевченко – баптист, а все баптисты исключительно надежные люди. Это известно.
– Почему это они такие уж надежные?
– Потому что у них по вере запрещено врать. Не то, что некоторым.
– Брось. По вере запрещено всем. Или почти всем. Я не спорю, у нас настоящие баптисты – фанатики. Такие, пожалуй, и впрямь надежны. Но, как и все фанатики…
– Никакие они не фанатики!
– Все фанатики думают только о своих. Остальные для них – ничто.
– Неправда. Нет ни одного случая, чтобы баптисты стучали. Поэтому и провалов у них почти нет.
– Но ведь все-таки бывают, не так ли? И потом – баптисты тоже разные. Вон президент Картер! Он же баптист. Что ж ты думаешь, президент супердержавы так прямо никогда никому ни словом не соврал? Как-то, знаешь, не верится.
– При чем здесь Картер? – уже Леха ловит меня на пустословии.
– А-а!! Вспомнил! – машу я в досаде рукой. – Мы же вообще говорили совсем о другом. Ты же хотел рассказать о своем деде.
Дед Лехин был комиссаром. Должно быть, из мещан. Но ведь и Пушкин называл себя мещанином. Так что не надо в этом слове всегда видеть какой-то скособоченный смысл. В конце концов, с мещанством больше всех боролись сами же мещане. А остальным – какое было до них дело? Родом он был с Волги, но в родне, если послушать Леху, мелькали не совсем обычные имена вроде Розы Абрамовны или Доры Моисеевны. Схожие случались у староверов, тем более, что мой сокамерник и по виду, и по повадке был вполне русопят: светлоглазый и светловласый, с немного припухлой фигурой пловца, хотя на всякий случай всем говорил, будто занимался боксом, был он энтузиастом и выдумщиком, вечным спорщиком и страшным занудой. По его словам получалось, что дед был таким же, но, конечно, самым героическим героем и честнейшим из честных. Оно бы и ладно, но Леха так надоедливо все время называл себя русским, каясь при этом от имени России перед всеми земными племенами в полном перечне мыслимых и немыслимых прегрешений, что волей-неволей заставил меня заподозрить неладное.
Однажды нас в очередной раз вдвоем запихали на помывку в конуру размером два на три метра, половину которой занимали печка и всякие банные причиндалы. Там мне пришлось