Короче, дали Ж.М. года три лагерей и отправили куда положено. Коллекцию, как не имеющую художественной ценности, приговорили к уничтожению путем сожжения. Но вот тут, оказывается, немного пережали товарищи. Их тоже, конечно, понять можно. Ведь это сколько наглости надо иметь, чтобы упорно, вопреки очевидным фактам, доказывать, будто из денег тех штукарей на себя он трех копеек за трамвай не истратил. А свидетели! Заросшие, грязные, развязные, большинство, между прочим, явные трусы. Но… погорячились товарищи. Весь этот сброд, вся эта стая оборванцев связалась с западными перекупщиками, и такой они гвалт, такой «Вой из Америки» подняли, да если б из Америки, а то – со всего мира, и больше всего – из Европы! Хоть ложись и помирай. «Расправа над искусством», «невиданное варварство»… Почему это – невиданное, когда очень даже виданное – сами-то, небось, и Льва Толстого в костры кидали. Ну ладно, как говорится, замнем для ясности. В общем, насчет «уничтожения путем сожжения» пришлось отменить пункт в приговоре. А жаль. Кое-кто из товарищей кое-что из этой мазни уже себе присмотрел – как сувенирчик на память обо всем этом дельце. Отчего ж перед уничтожением не прихватить? Ведь все равно сожгут. Даже, вроде бы, доброе дело получается. А тут так неудобно вышло: пришлось возвращать (не навсегда, конечно – пока ругня не утихнет). И пошла тягомотина: Ж.М. придумал о большинстве картин говорить, будто они ему не принадлежат, а даны художниками на время, эти мазилы орут: «Отдайте наши работы», и сам черт не разберет, чтó они для очередного «вернисажа» Ж.М. принесли и, получается, имеют право, гаденыши, считать своим и не подлежащим конфискации, и чтó все же ему подарили, то есть передали в собственность, а ведь надо составлять опись, опечатывать, ото всех этих чертовых «голосов» отплевываться, да тут еще Москва недовольство изображает, будто там у них лучше. Сумасшедший дом! В итоге насчитали почти тысячу наименований картинок, гравюр и «художественной фотографии»…
(Этих бы фотографов да в соляную кислоту, подонков. Была тут история с одним таким. Снимал, как и все они, голых баб, а если что – скулил, будто это искусство. Какое оно, к лешему, искусство! Много ума надо, что ли, чтоб затащить к такому козлу молодую красивую дуру, запудрить ей мозги этим самым искусством и жертвами, которых оно требует, раздеть и понаделать снимочков во всех позах? Вы мне только не рассказывайте… А каким таким искусством они потом занимались или, наоборот, до того – думайте сами. Конечно, взрослые люди, и все такое… Да ведь что ж это будет, коли каждый встречный-поперечный будет хватать всякую приглянувшуюся бабу и тащить к себе «искусством» заниматься! И дур этих, между