Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей. Сборник

в обходах, поступая на казённое иждивение, где у них «готовый стол и дом», а эти несчастные совершенно предоставлены самим себе, милостыню им не подают, потому что руки они не протягивают; полиция их не трогает, потому что паспорта у них в порядке, в нищенских комитет, в часть, в арестный дом их не берут, потому что туда «доставляют за номером таким-то», а «с улицы» приходящих не пускают даже обогреться или похлебать арестантских щей. А с какой радостью они отведали бы этих щей после двухдневной голодовки! Филантропический учреждения, вроде ночлежных домов, дешёвых столовых и пр. для них недоступны – «дорого», потому что 5–6 копеек целое «состояние», которое надо достать. А где достать? Было время, они зарабатывали эти 5–6 копеек клейкой картузов в «Доме Трудолюбия»[27], но теперь в этом единственном рабочем доме устроено школа рукоделия, а бродяжки-рабочие изгнаны!

      Вот несколько моих трущобных друзей.

      Вторую ночь своего «интервью» я провёл в отвратительнейшем притоне Обводного канала, хотя и без вывески «ночлежный дом», но с ночлежниками. Таких притонов в Петербурге немало. Нас ночевало шесть человек в крошечной комнате с пропитанным сыростью и затхлостью спертым воздухом. Вдоль печки, занимающий полкомнаты, были развешены мокрые от пота портянки бродяжек, на печи спали хозяева: муж, жена и трое детей. Мы, бродяжки, спали на голом полу, подложив под голову своё верхнее платье. Я говорю – «спали», но это не вполне верно, потому что я всю ночь не сомкнул глаз, а мой сосед, не переставая, кашлял удушливыми чахоточными приступами; кто-то всхлипывал, ребенок плакал, не переставая, а миллионы насекомых совершали такие ожесточенные походы, что заставляли некоторых выскакивать и громко ругаться.

      Да не подумает читатель, что я преувеличиваю: обстановка именно такая и я хотел было бежать, но меня удержало желание познакомиться с соседом, который, как и я, не сомкнул глаз. При свете лампады лицо этого мученика – бледного, с впалыми глазами, производило тяжкое удручающее впечатление. Все черты когда-то красивого молодого ещё лица искажены страданиями; роскошные светлые кудри свешиваются беспорядочными прядями, глаза подняты вверх… Он молился, но приступы кашля душили его…

      – Вы, кажется, нездоровы? – спросил я его.

      – Да, чахотка у меня, – отвечал он так просто, точно речь шла о простом расстройстве желудка.

      – Отчего вам не лечь в больницу?

      – Не берут ни в одну больницу. Чахотка неизлечима, что же им увеличивать процент смертности?

      – Простите, вы, вероятно, пьёте запоем?

      На его лице появилась печальная улыбка:

      – Я в жизни не брал в рот рюмки вина…

      – Это с моей стороны нескромный вопрос, вы не рассердитесь? Как вы дошли до такого состояния?

      Его глаза устремились вдаль, и на щеке появилась слеза, которая сейчас же высохла: он весь горел.

      – Это долго рассказывать, да и к чему? Мои дни сочтены, я только жду не дождусь смерти.

      – Если это вам не очень тяжело, расскажите мне ваше