Он говорил и говорил, и Ларци слушал, как умел он один, впитывая каждое слово, интонацию, взгляд и вздох. Иногда мастер хмурился, словно пытался читать в его сердце, как раньше, но знакомые письмена обернулись загадкой. И Лучано понимал, почему так случилось. Мастер знал его прежнего, а этот новый ученик был ему непонятен. Но он больше не мог молчать. Если Ларци, узнав все, решит, что гильдия обойдется без Шипа Фортунато… Если Ларци подумает, что ученик его предал… Ну что ж, тогда сопротивляться попросту бессмысленно.
Если Лучано и понял что-то за годы жизни с мастером, так это то, что Сады Претемной ждут всех. Можно лишь надеяться, что смерть будет быстрой и безболезненной, но в этом Лучано был уверен: мастер никогда не мучил жертву, если на то не было особых требований в контракте. И уж ему, идиотто Фортунато, Ларци наверняка окажет последнее милосердие. Может быть, даже против воли гильдии.
Договорив, он замолчал и облизал пересохшие губы. Ларци так же молча сунул ему в руки чашку, где еще осталась пара глотков остывшего шамьета, и Лучано жадно их выпил. А Ларци посмотрел на него и покачал головой.
– Мальчик мой, да ты влюбился, – сказал он с безмерным удивлением. – По уши влюбился в этих двоих и свою новую жизнь! Ну да, здесь ты герой, аристократ, любимец короля… Ты завел енота, и у тебя новая лютня… Отличная лютня, кстати, наконец-то у тебя появился вкус на хороший инструмент.
Он покосился на Ласточку, которая лежала в изножье кровати. Вчера Лучано перед сном подбирал на ней песню и забыл убрать в футляр. Простое темное дерево словно светилось изнутри глубоким янтарным сиянием, но ни одного украшения – по сравнению с той лютней, что осталась в Вероккье, Ласточка выглядела нищенкой рядом с принцессой, и все-таки Ларци увидел разницу.
– Ты влюбился, – повторил он. – В них и в себя самого – такого, каким они тебя видят. И думаешь, что так будет всегда? Фортунато, мальчик мой, благородные синьоры требуют верности, но сами верными быть не умеют. Пока ты полезен и забавен, тебя будут ласкать. Но стоит щелкнуть зубами возле руки, которая тебя гладит и кормит – и эта же рука возьмет хлыст. А ты даже сопротивляться не сможешь.
– Нет, мастер, – прошептал Лучано и опять улыбнулся – но почему-то улыбка резанула его глубоко внутри острой болью.
Странно, ведь Шипу положено улыбаться. Когда идешь на заказ, когда уходишь после заказа, когда тратишь полученные деньги и когда берешь последнюю кружку воды из рук палача в тюрьме. Шип должен быть лихим, веселым и бессердечным, удача таких любит. Им слаще жить и не страшно умирать. Так почему же сейчас улыбаться так больно?
– Нет, мастер, – повторил он. – Я люблю их, это правда. Но я не хочу быть таким, каким они меня видят. Потому что они видят меня лучше, чем я есть. Они думают, что я честный, благородный и великодушный. Но мы с вами знаем,