– Помилуйте, да как же мне иначе смотреть-то на вас? – простодушно спросил красавец Ланской. – Я не могу скрыть то, что чувствую к вам, графиня Браниша, я не в силах этого сделать!
– Фи! Вы начинаете надоедать мне своим мечтательным поклонением. Конечно, у наших господ при дворе уж вовсе чувств не осталось, они испытывают только волнение крови, но и слишком много любви тоже утомляет.
– Я вас утомляю, графиня?
– Более того, – живо отреагировала маленькая подвижная женщина, вырывая шелк у него из рук, – вы становитесь просто невыносимым.
– Так почему же тогда вы терпите меня возле себя? – с детской наивностью спросил Ланской.
– Только потому, что у меня слишком доброе сердце, – в порыве самовлюбленности выпалила графиня Браниша, – это сердце чуть ли не ежедневно наносит мне вред, мне уже давно следовало бы распрощаться с вами, но я все еще испытываю сострадание к вам и к вашей восторженности; сейчас, однако, все позади, я более не стану щадить вас и скажу вам всю правду прямо в глаза: я не люблю вас, и что гораздо хуже, я прихожу в отчаяние едва только вы переступаете мой порог, поскольку прекрасно знаю, что вы опять до смерти наскучите мне своими нежностями.
– Стало быть, вы собираетесь расстаться со мной, графиня?
– Да, да, идите себе с богом.
– Вы отсылаете меня, потому что меня не любите?
– Скорее потому, что вы меня слишком любите.
Тогда Ланской с самой невинной очаровательной улыбкой поднялся, неспешно пристегнул шпагу и галантно поднес к губам маленькую ручку прекрасной Браниши. Стоя в тот момент перед ней, он представлялся красивым мужчиной, какого только могла бы вообразить фантазия большого художника, великолепным образцом цветущей молодости и непринужденного благородства.
– Сударыня, я благодарен вам за искусство, которому вы меня обучили, – сказал он.
– Какое такое искусство?
– Искусство стать любимым, – с легким грациозным поклоном промолвил в ответ Ланской.
– Как это? – недоуменно воскликнула графиня Браниша. – Что за загадки вы мне тут загадываете?
– Только что вы преподали мне урок, значение которого для меня трудно переоценить.
– Свою отставку с любовной службы мне вы рассматриваете…
– Как исключительно полезное наставление, – на полуслове прервал графиню Ланской.
– Которое, похоже, вас нисколько не огорчает, – проговорила прелестная женщина, с досады разрывая носовой платок.
– Напротив, оно приводит меня в восхищение.
– Вы лжете.
– Я говорю сущую правду, сударыня, – с нарастающей веселостью продолжал Ланской, – ибо я со всей страстью и увлеченностью люблю…
– Ах! Да знаю я, знаю…
– Нет, нет, не торопитесь, вы не знаете, – перебил ее Ланской, – я люблю одну даму, обладание которой сделало бы меня богом, а утрата ее – несчастнейшим из людей. Чтобы не совершить какого-нибудь faux pas[2] в отношении означенной дамы, я решил пойти на сближение с ней лишь тогда, когда буду абсолютно уверен, что не только завоюю ее, но и смогу удержать, когда я, следовательно, почувствую себя уже не учеником, а мастером в искусстве становиться любимым. Таким образом, графиня, я три года исправно отходил в вашу школу и, как мне представляется, закончил ее на отлично. Я был мечтательным, нежным, преданным, исполненным обожания и в итоге имею перед собой вас: изнывающую от скуки. Следовательно перед дамой, которую я люблю, мне нужно предстать сухим, холодным, отвергающим, исполненным равнодушия, и тогда я завоюю ее. Я благодарен вам за эту теорию, и после сделанного мной объяснения вы, вероятно, поймете, почему я считаю себя вашим неоплатным должником.
– Какая мерзость! – воскликнула графиня. – Так значит, вы меня не любили?
– Откровенность за откровенность: не любил!
– Ах, вы чудовище, Ланской!
– Я всего лишь ваш прилежный ученик, мадам.
– А эта другая, которую вы любите, – выдержав паузу, промолвила графиня Браниша, – она красива?
– Весь свет утверждает это.
– Красивее меня?
– Ее называют совершенством среди вашего пола.
От этих слов маленькая графиня с неистовой резвостью, которая при напудренной башне волос, домашнем халате в стиле мадам Помпадур и туфлях на высоком каблуке производила, надо признать, исключительно комичное впечатление, вскочила на ноги. Она с трагизмом версальской актрисы жеманно загрохотала по комнате взад и вперед на своих красных ходулях, с такой силой смахнула со стены дорогую декоративную чашу, что черепки разлетелись во все стороны будто осколки