Пока вот семь. Всего их восемь. Чертёжниц наших. Одна из них, Наташа, с Надеждой Викторовной уехала не то в Волхов, не то в Новую Ладогу – на какой автобус сесть успели, в ту или в другую сторону, не знаю, какой автобус первым подошёл – туда. «За сладостями». Каких здесь, в Старой Ладоге, не купишь. К праздничному столу. Или застолью.
Дед Рыжего, Иван Захарович, как говорил? «Начинаем застольем, кончаем подстольем, а кто и подпольем». Это не про нас. Чашнику да бражнику праздник не страшен, и нам вот тоже, археологам. А как насчёт других – проверим.
Все ничего. Как на подбор. В ЛГУ, на нашем факультете, про остальные не скажу, днём с огнём таких приглядных (словцо яланское невольно выскочило) не отыщешь. Две-три, четыре, может быть, и те не на дневном, а на вечернем отделении. Видел. Ходит симпатичная, и та татарочка, похоже. Царица шамаханская. Хоть и не в моём вкусе. Илье такие нравятся. Как только, удивляюсь, он её ещё не атаковал, не взял приступом… но доберётся, как пить дать, если другой кто не опередит. «Искусствоведка». У нас они какие-то чуть-чуть подсушенные. Вслух не скажу, подумаю: вот не в прыску… ну хоть ты тресни. Или – в чужом огороде морковка сочнее, хрен острее… Я не знаю.
Одна – не просто ничего, а даже очень. Очень ничего. Я – объективно, отстранённо. Она и старшая из них. Людмила. Фамилию тут никто ни у кого не спрашивает. Не милиция, не ЗАГС. Люди не подневольные. По именам. Достаточно. Родом Людмила из Риги. Русская, не латышка. Родителей её – при мне она Надежде Викторовне доложила – после окончания какого-то технического вуза не то в Львове, не то в Тернополе, не уловил, на Украине где-то Западной, туда направили. В Прибалтику. Выходит, прижились. Будущий инженер-строитель или архитектор, не уточнял. Хочет остаться в Ленинграде. Любым путём. В какой-нибудь проектный институт, скорей всего, устроится, после того как защитит диплом. Так полагаю. Вряд ли на стройку, пусть и ве́ка. Как ей удастся это, как получится, в толк не возьму. Дело нелёгкое – распределение, прописка. Хотя с такой-то внешностью преграды не страшны – преодолеет всякую, любая рухнет. Вроде и тихая. Как омут.
Но кто в тихом омуте водится, давно всем известно…
Не все только об этом помнят, не все это учитывают.
Проходишь мимо, слышишь, как искрит. Как при коротком замыкании. При оголённых проводах. Знакомо. В прямом смысле и в переносном. Тут и подумаешь: надо ей предложить табличку на груди повесить: «Не влезай!.. А то убьёт». Не обидится. Я оказаться рядом не боюсь – не из трусливого десятка. Ударит током, ну – ударит. Вряд ли дотла испепелит. Меня уж точно нет: я горьким опытом научен – обжигался. Другие сами о себе пусть беспокоятся – не опекун им.
Частицу «да» употребляет в своей речи неумеренно. Ладно, где надо, но и где, считаю я, не обязательно. Не в знак согласия на что-то, с чем-то или с собеседником, а вроде как с самой собой, будто от неуверенности в том, что только что сказала. Я сейчас сделаю то или то, мол, да. Не нашлось у меня тогда при себе двухкопеечной монеты, чтобы позвонить кому-то, дескать, да. Я пошла, да. Я пришла, да. Сорное слово, ненужный,