В «Маленьком большом человеке» вождь племени шайенов говорит Джеку, что никто его не осудит, если он останется в стороне от боя с белыми кавалеристами. Юный «индеец» отказывается от этого предложения и даже произносит патетическую тираду, но во время побоища трусит, паникует, бежит и, в конце концов, стирает со своего лица краску, становится белым.
В течение нескольких минут оба героя меняют маски на противоположные, иного цвета. И в том и в другом случаях мы имеем дело с эпизодами, несущими символическую нагрузку.
Что такое национальная самоидентификация?
Что чему предшествует? Ощущение себя частью какой-то национальной группы предшествует ли тому, что мы называем моралью, или нравственный закон, кантовский категорический императив – действительно та основа, на которой размещается вся целиком постройка нашей личности? Эта как будто бы довольно отвлеченная проблема, несомненно, волнует и Артура Пенна, и Агнешку Холланд. И в том, и в другом фильме она вплетена в самую структуру повествования, а Агнешка Холланд, даже завершив сюжет, не удовлетворяется эмоционально-образным ответом и заканчивает фильм однозначной декларацией.
Кажется, теперь самое время разобраться – что же хотела сказать нам режиссер фильма «Европа, Европа», с чем мы остаемся, посмотрев картину.
Первым делом стоит, вероятно, очертить границы.
Не вызывает сомнений, что Агнешка Холланд сосредоточила свое внимание не на «среде», а на «характере». Вряд ли эпопея Соломона Переля развернута чтобы сообщить нечто новое о годах фашизма в Германии, о предвоенной Польше или СССР. Наоборот, Агнешка Холланд, повествуя о скитаниях героя, рассчитывает на то, что обстановка нам известна; режиссер не объясняет, не исследует, не воссоздает быт, а его просто обозначает, рассчитывая на зрительское квалифицированное соучастие.
Итак, «среда» отпадает. Но, что странно, фильм «Европа, Европа» только с большой натяжкой можно отнести и к «роману характеров». Проблема в том, что характер героя не развивается. Герой все время играет кого-то. Играет прямо-таки по Станиславскому, с полным перевоплощением. Вступая в новую роль, он как бы девственно чист. Это удивляет и даже пугает – но таким Солли предстает перед зрителями, и, поверив режиссеру, нам остается лишь размышлять о причинах, породивших такого индивидуума. Связано ли это с неустойчивым положением человека на стыке культур – еврейской, немецкой и польской – человека, выпущенного из футляра механически воспринятого иудаизма и не нашедшего никаких опор; бесхребетного человека, попадающего в силовое поле сталинского или фашистского тоталитаризма? Или это особый случай, аномалия, психическое отклонение? Или, может быть, Агнешка Холланд полагает, что нынешний человек, человек 20-го века, вообще таков и нечему здесь удивляться?
Узнав,