Юная пациентка отрешённо изучала потолок, когда в палату вошла светловолосая тридцатилетняя медсестра в голубом костюме со стеклянным флаконом в руках, на дне которого пестрила смесь таблеток и капсул. Торчащая из горлышка картонная полоска гласила: «Маркус».
– Тебя ведь Таней зовут? – Олеся поставила флакон на тумбочку. – Все эти таблетки прими прямо сейчас.
Девушка насупилась, она внимательно следила за перемещением медсестры, двигая только зрачками.
– Почему ты не хочешь общаться со следователем?
Медсестра уходить не торопилась, руки нырнули в карманы – она наклонила голову на бок, наблюдая за реакцией травмированной. Может она и лезла не в своё дело, но считала, что это дело общественное – наказать виновных. Маркус не удосужилась ответить ни на один вопрос. Когда Олеся сделала попытку снова открыть рот, девушка психованно отвернулась к стене, привычно натянув одеяло на спину. Медсестре ничего не оставалось, как направиться к выходу, но в дверях она задержалась…
– Видела твою сестру… – сказала Лопухина.
Маркус внезапно обернулась. Олеся сообразила, что нашла рычаг воздействия и сделала вид, что продолжает удаляться.
– Как она? – Чудо произошло – единственная пациентка четырнадцатой палаты заговорила нормальной человеческой речью впервые за время пребывания на больничной койке. – Мне никто про сестру ничего не рассказывает… Все только вопросы задают!
Лопухина вернулась назад.
– Врачи говорят: выкарабкается, молодой организм, – попыталась утешить она.
На самом деле Олеся врала, потому что понятия не имела – как она. Сотрудники реанимации говорили о чём угодно: о яблоках, о загаре, о предбаннике ада, но только не о состоянии несчастной и не о дальнейших прогнозах.
На секунду она задержалась в ожидании ответной реакции, но видя, как Маркус недовольно раздувает ноздри, развернулась и исчезла за дверью.
Контакт с этой девочкой был установлен, главное, не суетиться вокруг неё. Против сестёр было совершено преступление и до сих пор не установлено – кто же виновник. Сёстры молчали: одна в связи с тем, что пребывала в бессознательном состоянии, другая не хотела ни с кем сотрудничать. Отец обратился с заявлением об их исчезновении спустя две недели, как будто это было в порядке вещей, что дочери внезапно исчезли из частного дома без вещей, без денег, без телефонов… Он мялся и не настаивал на розыске: не кричал, не поторапливал… И заявление писал будто для галочки: ну, когда у вас появится время, между делом поищите, а то дочки куда-то запропастились, не понятно