По второму этажу её головы —
те,
Заблудившиеся и застрявшие
Мысли и картины,
Пока первый остался в темноте
Сонным и затянутым паутиной.
Мысли злее и злее:
Она не придёт.
Ты, пожалуйста, и не рассчитывай.
Я покорно делала всё,
Что только в башку твою
взбредёт,
А теперь ты не спорь
И правильно мысли считывай.
Я не спорила,
Когда мы жили там,
Ты ведь продал деверю дом,
А я не спорила.
Яхту купил.
Теперь у меня ни кола ни двора,
Да и яхта – где?
Вот такая история.
_______
Но его так просто
Не проведёшь.
Он хоть в кресле (взвесь!),
А мысли его на свободе.
И он знает,
Что его навсегда забыли здесь —
В этом просторном,
Возвышенном (четвертый этаж!)
бейт-авоте3.
Но сидит он в кресле
Заморожен и прям.
– Ты уверен был,
Что блоху подковать сумеешь.
Так кому ж, как не тебе, Водолею
(Вот окно, вот кровать), —
знать:
Ведь ты сдал – в свое время —
Твою мать, то есть
свою мать —
В бейт-авот другой —
подальше и победнее.
Так сиди и молчи
С трубочкой в носу,
А не с трубкой в зубах,
капитан
(Перекрутились носки),
В тряпочку молчи,
Куда раньше слюна стекала,
Мысли ворочаются в глазах,
Убегая от их тоски.
Неужели тебе,
Почти как Тарковский сказал,
И этого мало?
_______
Хорошо же тебе, капитан,
капитан,
Позабыв про экстаз,
Через трубочку наворачивать
ужин,
А нога моя левая,
Что люблю так нежно
и не напоказ,
Той сейчас каждый час
Всё хуже и хуже.
И с открытым ртом
Удивляешься всё еще чудесам
И загадкам распроклятого мира,
А слеза твоя —
Сейчас и потом —
Течёт по усам,
И тебе не доехать
В твоём кресле и до сортира.
Хорошо тебе, капитан,
Ты мне хныкать брось,
Хорошо приютиться в углу
Привязанным в кресле.
А вот я – и нá ногу
наступить не могу.
Оказаться не хочешь, небось,
на моём месте?
Ты всегда своё гнул,
Что хотел – творил.
Я молчала,
Когда у тебя появилась Ира.
А теперь я могу
только раз в году,