– Здорово, Юра! На танцы вечером пойдем с нами в горсад? – закричали ребята, но дядя Юра не расслышал и, помахав всем рукой, скрылся из виду. Он любил давать концерты всей улице, чтобы все слышали и знали, что это у Шмариновых так весело.
За что многие соседские старухи недолюбливали их и, сидя на лавочках, судачили промеж себя: «мол, эти Шмариновы все чудаки, в свою мать уродились, царствие ей небесное. Та тоже была не от мира сего, блаженная какая-то, не как все они, нормальные люди».
Ребята пошли дальше, а Ванька подъехал к дому, поставил велосипед во дворе, возле их сарая, и помчался вверх по лестнице на второй этаж…
Ванька пристроился подле отца и вместе со всеми наблюдал за схваткой шахматистов: оба они раскраснелись от желания выиграть, ведь на кону был рубль, лежащий рядом с шахматной доской на столе, да и авторитет в придачу, что тоже немаловажно.
– Юра, да выключи ты свою музыку, – сдали нервы у Шереметьева.
– Это он нарошно врубил на полную катушку, брату подыгрывает. Вишь ты, как Виктор разнервничался, – заметил Володя Рыбаков не без юмора, и все засмеялись, разряжая накалившуюся обстановку.
Дядя Юра выключил радиолу и тоже пристроился возле старшего брата стоя, болея за него.
Опять хлопнула входная дверь, и вошел Генка Черняк, вымахавший почти под потолок, только худющий очень. За ним коренастый крепыш Венка Пигусов. Болельщиков стало еще больше.
– Шах тебе, и мат! – наконец объявил дядя Митя и рубль исчез в его бездонном кармане штанов. Шереметьев разочарованно вышел из-за стола, уступая место следующему, но желающих рисковать своим трудовым рублем больше не оказалось.
– Давай на щелбаны? – предложил, было, Николай, но желающих подставлять свой лоб и срамиться, тоже не было.
В это время прибежал посыльный и выставил на стол три бутылки вина.
Компания оживилась.
– Ну, так что, ахнем по стаканчику. За тех, кто не вернулся из боя? – как всегда многозначительно произнес дядя Митя, оглядывая молодежь.
– За вас, за фронтовиков! – поднял стакан Виктор Шереметьев.
Приняв по стакану красненького, мужики повеселели. Молодежь тоже приобщалась ко взрослой жизни, но после старших, как положено.
– Да, Димитрий, пришлось вам хлебнуть на войне-то. Слава богу, живыми вернулись, – Володя Рыбаков истово перекрестился на икону. Он был верующим, и мужики с пониманием относились к этому.
– Мне еще повезло, – похлопал себя по протезу Димитрий, – многие обеих ног лишились, а кто и голову сложил.
– Лежу я с простреленным горлом, и думаю: мне помирать никак нельзя, я маме обещал вернуться живым, – не в первый раз начал вспоминать Николай, но все слушали его с повышенным вниманием, уважительно.
– Много нас тогда на земле лежало. Врач проходит по рядам, осматривает. Дошла очередь и до меня. Помню, наклонился он надо мной, потом выпрямился и говорит медсестре: этот не жилец, и дальше пошел. А я стараюсь дышать медленно, чтобы не поперхнуться, тогда амба