Время нас подождёт. Ульяна Владимировна Орлова

тополем, говорили, спорили – кого первого возьмут себе, у кого какая мама будет. Конечно, большинству хотелось маму молодую и красивую, а папу – доброго. Мне было всё равно. Когда маленький был – просто хотел жить в семье: думалось, что там веселее, уютнее. А старше стал – мечтать перестал. Шансов мало, что тебя усыновят – больше любят малышей. Во-вторых – в семье свои правила. Здесь-то я уже попривык к ним, а там – придётся привыкать заново. Воспитатели – не родители, у них у каждого свой дом и свои заботы. А «деды» – старшие ребята – им лишь бы только не мешаться и дорогу не перебегать. А в семье как: папа и мама – что там они себе думают? Каждый из нас, конечно, надеялся, что нас будут любить, как своего ребёнка, но как оно на самом деле? Раз возвращают обратно… И потом, как с наказаниями в семье? И что, к примеру, стану я делать, если мой «новый» папа вдруг вздумает меня ударить? Смогу ли принять это? Вряд ли.

      Вот такие мысли тревожили мою голову в последнее время. А ещё – я смутно помнил своих родителей. И почему-то мне казалось предательством, если я стану жить в другой семье и кого-то вместо них стану называть «папа»… или «мама»… Они мне это простят?

      Конечно, я не верю в то, что человек после смерти исчезает бесследно. Зачем они тогда жили? Как-то к нам приходил священник и рассказывал, что смерть – это не конец, а только начало новой жизни. И как мы проведём нашу жизнь, таким будет и её продолжение…

      Мои родители погибли, когда я был ещё совсем мелким карапузом. Я их не помню. Мама умерла, а отец попал в аварию, уже позже… А я попал в дом ребёнка, сразу из детского сада. Так началось моё детство без семьи. Всё, что у меня осталось от них, – фамилия, хорошая кстати, как у полководца, – Жуков, да маленький медальон, который я ношу не снимая: овальный, серебряный, похожий на маленькую фисташку, с тоненькой узорной чеканкой. Он не открывается. Сколько я себя помню – всегда он на мне, а значит – от них.

      Мне всегда казалось, что мои родители были добрыми, ласковыми, дом – большим. Смутно помню жёлтую комнатку, пушистый ковёр с каким-то хитрым рисунком – вот я встаю, выпрямляюсь и… боюсь идти. Чуть покачнусь, а сделать шаг – не решаюсь. Слышу откуда-то впереди голос женский, ласковый такой, радостный: «Ну же, Мишенька, давай-давай, иди!» А я боюсь, иду и – падаю. А она, мама (а кто же ещё?), смеётся и гладит меня по голове…

      Как же, если я буду жить с другой мамой, то получается, что ту, мою, я предам?!

      Или она порадуется за меня, что мне будет спокойно? Потому что жизнь в детдоме, даже с привычным для меня распорядком, стала очень тяжёлой. Ребята вроде неплохие среди тех, кто живёт со мной в одной комнате, – не дразнятся, не ссорятся особо, уроки вместе делаем. А вот старшаки… Ни житья, ни проходу. Было так, что и улечься не можешь после ночных драк. Больно. Заступаться некому: всем страшно, что и тебя побьют. А воспитатели – ну что они сделают? Не будут же они по пятам за нами ходить!

      Когда я жил в доме ребёнка – нас не обижали. Маленьких любят, берегут. Была одна нянечка, одна общая «мама». И всех пожалеет… Девчонкам косички заплетала – ого-го! Такие мудрёные – как у неё пальцы не перепутывались? А нас было ругала за