Фурман, не ожидавший от родителей такого бесчеловечного равнодушия к его судьбе, еще какое-то время потерянно сидел на своем месте за пустым столом, а потом, несмотря на ранний час, поплелся в детскую и лег спать… Разве это не настоящее счастье – свернуться клубочком в своей постели и просто исчезнуть из этого мира?
Утром дедушка все же попытался поднять его в школу: «Не дури, мальчик, ты совершаешь большую ошибку», но Фурман твердо сказал, что он все решил и сам со всем разберется, и огорченному дедушке пришлось оставить его в покое.
В последующие дни Фурман просыпался поздно. С трудом вставал. С трудом завтракал. Потом рассеянно читал или просто сидел, ни о чем не думая. На улицу он не выходил, хотя весна за окном набирала силу. Никто ему не звонил. И даже вечерами дома было странно тихо – родители с ним почти не разговаривали, видимо, сойдясь на том, что нужно дать ему отдохнуть.
Наконец мама не выдержала и спросила, как он собирается жить дальше. Фурман сказал, что не знает, никаких планов у него, естественно, нет, но в эту школу он в любом случае не вернется. Перейти же куда-то еще за полтора месяца до окончания учебного года вряд ли возможно. Кроме того, он вообще не уверен, что ему надо дальше учиться в школе… Слово за слово – и вскоре они уже яростно кричали друг на друга. С этого дня скандалы с мамой стали вспыхивать постоянно, по любому мелкому поводу, мгновенно разгораясь до космических масштабов и превращая размеренную домашнюю жизнь в привычный ад.
В середине следующей недели позвонил Пашка Корольков. Фурман сказал ему, что болеет, что ему все надоело, а когда выздоровеет, не знает. Углубляться в расспросы Пашка не решился, и разговор быстро закончился. Больше никто не звонил.
Зато к Фурману домой вдруг заявилась его одноклассница из «новеньких». У этой голубоглазой девушки с мучнисто-белой нечистой кожей была располагающая улыбка, но многие в классе ее успели невзлюбить: она несколько раз выступила на собраниях с какими-то глупыми инициативами, и за ней закрепилась нехорошая репутация «школьной активистки».
Неожиданное появление приветливо улыбающейся, сильно вспотевшей по дороге вестницы с той стороны настолько взволновало Фурмана, что он с ходу начал задавать ей бестактные вопросы о том, кто именно попросил ее прийти и откуда ей вообще известен его адрес (оказывается, он еще втайне надеялся, что Мерзон позовет его обратно). Однако девушка с кокетливым упрямством отказывалась признать воздействие чужой воли: мол, а почему ты исключаешь возможность, что просто мне самой захотелось узнать, как ты себя чувствуешь? Знаешь, меня даже немного обижает такое недоверие!..
Как бы то ни было, она очень удивилась, обнаружив, что на вид Фурман вполне здоров, и пожелала уточнить поставленный врачом диагноз. Фурману пришлось что-то наспех сочинять, однако уклончивые объяснения девушку не удовлетворили, и она принялась выпытывать «правду» о его болезни. Он перевел допрос в веселую игру, которая продолжалась довольно долго. Когда ходы стали повторяться, Фурман, уже слегка раздраженный настырностью своей гостьи, с дразнящей откровенностью подбросил ей новый вариант ответа: «А может, я вообще разочаровался в жизни и в людях и просто решил вас всех бросить?..» «Как ты можешь такое говорить?!» – растерянно произнесла девушка. Вид у нее был совершенно убитый. Фурман виновато подумал, что, заигравшись, даже не заметил, как обидел ее. Но девушка уже пришла в себя и внезапно обрушилась на него с такой могучей коллективистской критикой, словно это была пересдача зачета по теме «социалистический оптимизм». Некоторое время Фурман из вежливости слушал ее, недоуменно похмыкивая и поднимая брови, однако постепенно она так далеко зашла в нравственном обличении его индивидуализма и эгоизма, что он не вытерпел и хищно решил поставить ее на место…
Черт!!! Случайно взглянув на часы, Фурман просто оторопел – оказалось, что их бурная «беседа» длится уже почти три часа! Не то чтобы он куда-то опаздывал, но… Сохраняя доброжелательность, он предложил прекратить бессмысленный спор и выпить чаю, однако девушка вовсе не собиралась останавливаться. Фурману пришлось сказать, что он устал и плохо себя чувствует, – никакого эффекта! Отчаявшись, он с вежливой прямотой попросил ее уйти. «Я теперь уже не могу так просто уйти!» – с дикой запальчивостью заявила она. «Почему это?» – опешил Фурман. Девушка промолчала. «Слушай, чего ты от меня добиваешься?» – грубовато спросил он. Покраснев, она ответила: «Мы же одноклассники и должны понимать друг друга, а для этого нам нужно больше общаться… Я хочу тебе помочь!» От неожиданности Фурман расхохотался. Криво ухмыльнувшись, она продолжала нести что-то в том же пионерском духе, и тогда Фурман демонстративно замолчал. Он молчал, насмешливо-изучающе глядя ей в глаза, но девушка продолжала «общаться» с ним как ни в чем не бывало. Время шло. Может, она чокнулась?.. Безнадежно покачав головой, Фурман стал делать вид, что ему вообще наплевать, здесь она или нет: раскрыл книгу (читать было, конечно, невозможно), потом «занялся домашними делами» – но она ходила за ним из комнаты в комнату и все молола, молола, молола свою чушь про дружбу… Это был уже какой-то абсурд, и Фурман начал стыдить ее, упрашивать уйти, даже угрожать насилием!.. Но любые его слова, включая самые резкие