Оксана встала с кровати со словами, что надо поесть и выпить чая. «Карантин, вирус – это хорошо, только пойдем на кухню. Ты с работы, а я весь день лежу в раздумье. Вот, вот голова треснет. Тоже ещё толком ничего не ела. – Проговорила она. – Сегодня домой звонила. Мне мой муж сказал, если буду ходить на уборки, чтобы здесь оставалась. – Она посмотрела на соседку. – Боится, что его кусок хлеба съем. Живет на моей копейке, а я здесь должна быть. Вот, где сволочь. В мужиках сейчас ничего от мужика не осталось. – Она снова посмотрела на соседку. – Чего ты мрачная? Работа – есть, ребенок – с матерью. Не переживай. Говорят это ненадолго».
От усталости у Таисии не шевелился язык. Опустив плечи, она сидела, ждала, когда разогреется кастрюля с борщом. Про себя благодарила всех богов, что есть работа. После ужина позвонит матери, узнает последние новости, расскажет о своих, поговорит с сыном. Наконец, собрав остаток сил, вымолвила.
– А чего ты здесь? Вроде возраст. Дома надо сидеть. У тебя же внуки.
– Мне мой мужик так надоел, что если бы черт предложил к нему пойти поработать, я бы согласилась не задумываясь. Веришь, хуже смерти надоел. Разводиться – поздно. Какая не есть, жизнь прожита. Хотя, ничего хорошего вспомнить нельзя. Поженились, немного пожили и он стал пить. То пиво, то самогон. Знаешь, как в селе. – Она вздохнула, слегка опустив глаза. Разговоры о муже давно не радовали душу. Душа не болела, внутри была обида на прожитую жизнь. Оксана говорила равнодушно, иногда грустно улыбалась. Время не повернешь, а с ним всё прошло. Оставшиеся воспоминания совсем не греющие душу. – У нас в селе бухгалтер был. От него ни кто слова грубого не слышал. Всегда приветливый, чистенько одет. Так он помер, сорока ещё не было. А этот сволочь живет, ни какая холера его не берет. Когда уже подохнет? Ни кому не нужен: ни мне, ни детям. – Оксана подняла глаза на соседку. – А ты давно уже здесь?
– Да. Скоро 5 лет. Я первый раз приехала, мне один мужик сделал приглашение. Работала далеко от Варшавы, на конфетной фабрике. – Она сосредоточилась, словно думала: продолжать дальше или нет. – Как город назывался? Помню за Вроцлавом. Впрочем, теперь уже не важно. Там руководство, как фашисты. Директор фабрики, женщина. Ну, прямо-таки гестапо. Когда она входила в цех, все ждали, кого сегодня казнят. Все эти бригадиры… Им только кнута не хватало в руках, чтобы нас по плечам бить. То ещё гестапо. Я не знаю, как выдержала этот фашизм. Понимала, что сына оставила с мамой, что надо работать. Я там работала почти 4 месяца. Приходила в общежитие и падала. Ничего не хотела. А потом приехала в Варшаву, хотела устроиться на работу. Опять пошла в то же самое бюро. Работы не было, уехала домой. А через день пришел мужик. И он с меня столько потребовал … – Она замолчала, закрыв глаза, слегка прикусила губы. – Пусть он будет здоров, а вот его внуки, пусть дохнут, как мухи.
Снова было больно. Свою горечь обе женщины запивали чаем