Риелтор все что-то говорил и говорил, Анна-Мари обменивалась с ним краткими репликами. Андреас отошел в сторону, выглянул в окно и посмотрел на дрожащие в дальней прозрачной дымке белые вершины гор. Потом прошел вдоль стен, увешанных гобеленами, самый большой и богатый из которых изображал победу аппенцельцев над войском аббата Санкт-Галлена и австрийскими рыцарями в начале пятнадцатого века. Скрипели половицы, гобелены пахли мхом, из открытого окна непривычно громко доносился птичий гомон, грубые подоконники оставляли на ладонях неприятную сухость. Голова у Андреаса закружилась, на языке возник сладковатый привкус, риелтор развел руки в стороны – это все!
Перед последним перекрестком с круговым движением дождь зарядил по-настоящему, заработали дворники, сметая водяную пыль со стекол, Анна-Мари сбавила скорость. Она устала. В тот день они осмотрели, наверное, самое большое количество квартир, да еще пробка в конце пути – все это не осталось без последствий. Андреасу было жаль ее, но Анна-Мари сама захотела сесть за руль. Свернув во двор, она сказала, что не будет заезжать гараж, завтра все равно с утра ехать в Цюрих. Лучше оставить машину на гостевой стоянке, она сейчас все равно пустая. Несмотря на дождь? Несмотря на дождь! Встав на привычном месте (слот номер шестнадцать), она заглушила двигатель и отстегнула ремень безопасности. Так что же все-таки рассказывал риелтор? Анна-Мари глубоко вздохнула. Наверное, Андреас должен был все-таки выучить в школе получше этот язык субтильных намеков и многозначительных символов. О чем шла речь?
В день мая двадцать третьего года тысяча шестисот восемнадцатого в Пражском Бурге происходила оживленная беседа по ряду богословских вопросов между представителями Католической Лиги и Протестантского Союза, в результате которой благородные сеньоры Хайнрих Маттиас фон Турн и Вильгельм фон Лобковиц применили силу и выкинули из окна третьего этажа земельного обер-судью Вильгельма фон Славату, бургграфа Карлштайнского Ярослава фон Мартинитца, а также их секретаря-борзописца Фабриция. Сей дикий поступок стал прологом к маленькой мировой войне, опустошившей практически всю Европу и надолго превратившей ее в юдоль скорби, в которой