Нужно читать Льва Толстого, говорит она, тогда нам откроется вся жертвенная глубина загадочной славянской души. Андреас украдкой смотрит на часы. Эмили берет лежащий перед ней альбом с иллюстрациями и протягивает его Андреасу. Ее руки, когда-то полные и сильные, теперь едва ли не просвечивают насквозь. Это каталог работ Ганса Якоба Оэри, говорит Эмили, и в ее голосе звучит гордость удачливого коллекционера. Родился в городе Кибург, кантон Цюрих, в знатной семье. Закончив трехлетнее образование в городе Винтертур у Йохана Каспара Кустера, художника по обоям, он отправился в Париж, где поступил в знаменитую «Эколе де Бью-Ар». Французские слова Эмили всегда произносит с удовольствием, изящно артикулируя, она уверена, что говорит по-французски даже лучше самих французов. В Париже Ганс Оэри живет в нужде, поэтому он решает отправиться в Москву.
Всего в России он пробыл без малого восемь лет в качестве портретиста и учителя рисования. Голос Эмили звучит ровно, создается впечатление, что она не говорит, а считывает заранее написанный текст. Когда войска Наполеона вошли в Москву, швейцарский художник стал свидетелем исторического пожара. В огне погибли более десяти тысяч раненых и больных русских солдат, оставленных в городе. Эмили смотрит на Андреаса, словно преподаватель, принимающий экзамен. Многие обвиняли московского градоначальника Фёдора Ростопчина, который, к тому же, выпустил из тюрем сотни преступников, тут же занявшихся грабежами, но на самом деле основная тяжесть вины лежит на самом Наполеоне. Он первым напал, потому русские и сожгли свой город.
Эмили забирает у Андреаса альбом, перелистывает несколько страниц и, ткнув пальцем в большую, на разворот, репродукцию, возвращает обратно. Вот! Картина выполнена в красных, розовых и серых тонах, гуашь на бумаге. На переднем плане мельтешит пестрая толпа, в самой гуще которой можно различить всадников и даже одну лошадь, запряженную телегой. В перспективе, как следовало из подробной аннотации, размещенной под репродукцией, возвышалась «Башня Христа Спасителя», а перспектива к ней, образованная двумя рядами горящих особняков светло-розового оттенка, называлась, как это опять же следовало из аннотации, улицей Николая Чудотворца, архиепископа Мир Ликийских. Особняки, в основном двух- и трехэтажные, были уже в полуразрушенном состоянии, окна зияли черными провалами, и из каждого из них закручивался серой спиралью дым.
Церковь на левом краю картины, наверное, тоже горела, потому что из ее фасадных ворот валил дым, только не спирально закрученный, а образующий растрепанные космы. Люди на ней уже успели привыкнуть к катастрофе, происходящей вокруг, даже не предполагая, что еще немного,