Моя работа над ролью
Ну вот, товарищи!.. На тридцать пятом году артистической деятельности, казалось бы, мне должно быть совсем не трудно показать и объяснить вам «кухню» своего мастерства. Но когда глазами стороннего наблюдателя я внимательно посмотрел на ту кухню, в которой столько лет стряпал, то обнаружил в ней такой ужасающий беспорядок, что даже сам был удивлен: как можно было вообще что бы то ни было стряпать при таком безалаберном положении вещей?.. Мне пришлось потратить бездну времени, чтобы привести свою творческую «кухню» хотя бы в сносный вид, но боюсь, что мне это не совсем удалось…
Задача моей сегодняшней беседы сводится к тому, чтобы рассказать вам о моей работе над ролью. Задача эта необычайно трудна.
Если бы я мог указать, что в юности я получил такую-то подготовку, прошел такую-то школу, усвоил такую-то театральную систему, после чего мог бы рассказать, как я применял все полученное мною в последующей артистической работе, как развивал и видоизменял преподанную мне систему, – тогда моя задача не казалась бы мне такой трудной. Но дело-то в том, что никакой систематической подготовки я не прошел и в мои юные годы был выброшен в жизнь, почти как Франц в шиллеровских «Разбойниках»:
«Плыви, кто может плыть,
а кто не ловок – погибай!..»
Какие данные были у меня для этого «плыви»?.. Смешно сказать, но у меня было только одно: слепая вера в то, что театральное искусство – это и есть то настоящее, что я должен делать в своей жизни…
В юности у мальчишек обыкновенно бывают всякие «веры»: один мнит себя инженером, другой – доктором, третий – брандмейстером и т. п. Но я не скажу, что искусство было для меня единственной или первой «верой». Несколько раньше, например, я мнил себя… монахом, и только здравый смысл моего отца (на мой вопрос, отпустит ли он меня в монастырь, отец ответил вопросом: «А ты в какой монастырь собрался – в мужской или в женский?!») молниеносно заставил меня переменить «вероисповедание». И тогда во мне родилась «вера» в искусство.
Чем же я располагал еще, кроме этой веры, когда твердо решил идти в театр?
У меня была неплохая речь, сценическая (по моему мнению) внешность, был голос, наконец, природная музыкальность… Что же касается образования, то я не мог похвастаться даже общим образованием. Я был способным мальчишкой, отъявленным шалуном, и никакое учебное заведение не выдерживало моего более или менее продолжительного пребывания: меня выбрасывали за слишком «громкое поведение». А о специальном образовании, то есть художественном или театральном образовании, – и упоминать нечего. Итак, для начала у меня были только «вера» и громадное, безграничное желание работать.
Я хотел делать в театре все (то есть мне казалось, что я могу делать все), но для достижения этого «всего» я был принужден выработать для себя свой собственный подход к задаче, свои собственные правила, наконец, свои формы. Искать это «свое» было, конечно, много труднее, чем следовать по однажды уже найденным и известным путям, но этих путей я не знал и узнать в то время не мог. Я начал работать, так сказать, инструментами каменного века, так как с современными инструментами не был знаком. Но в то же время лично я предъявлял к своей работе все требования человека своего времени, своей эпохи. Отсюда возникла понятная и постоянная неудовлетворенность в работе, беспощадная «самогрызня», жестокая самокритика; даже в те времена, когда мою работу уже одобряли, когда мне уже говорили, что все достигнутое мною замечательно и прекрасно, – я оставался неудовлетворенным и считал, что это и не замечательно, и не прекрасно. Вот это критическое отношение к себе помогало мне (да и помогает мне теперь) непрерывно исправлять свои недостатки, которыми я был богат, как, должно быть, и всякий человек (особенно же, если он актер).
Прежде чем добиться намеченной мною цели (а цель я поставил себе немалую: драма, трагедия, высокая комедия), я прошел крутой и извилистый путь и, право, не знаю, чего только я не делал в театре… Я прошел почти через все разновидности театра, за исключением разве только классического балета. Сыграл в драме одну большую и две-три маленьких роли, затем пел народные песенки и сатирические куплеты, потом играл водевили с пением и фарсы, затем перебросился в оперетту и даже пополнил свой репертуар тремя оперными ролями (Януш в «Гальке» Монюшко, Неизвестный в «Аскольдовой могиле» Верстовского и Попович в «Сорочинской ярмарке» Мусоргского). И, наконец, пришло настоящее – трагедия, драма, комедия[1].
Н. Ф. Монахов – Филлип II («Дон Карлос» Шиллера)
Почему же меня так бросало из одной крайности в другую? Во-первых, потому, что здесь мною управляла чисто экономическая необходимость: погонят из одной области, я лезу в другую… Во-вторых, у меня сложилось убеждение, что при отсутствии знаний я неминуемо должен пройти все ступени, чтобы добраться до той последней ступеньки, на которой именно и зиждется идеал моих стремлений. На предпоследней ступени – в оперетте – я задержался дольше, чем в какой-либо другой области: в оперетте я задержался около 12 лет. И только на этой ступени я убедился, что и здесь