– Мне стоит немедленно его уволить.
Оставив это замечание без ответа, герцог Олимпия направился к окну в дальнем конце спальни и отдернул штору.
– Чудесный сегодня день. Ты только посмотри, как блестит на солнце снег, Уоллингфорд. Подобное нельзя пропустить.
Уоллингфорд прикрыл лицо рукой.
– Да гори все оно в аду, дед.
До его слуха донесся вздох.
– Мой дорогой мальчик, могу я попросить тебя накинуть халат? Я не привык общаться с обнаженными представителями мужского пола в это время суток. Да и вообще в любое другое время, раз уж на то пошло.
Артур Пенхэллоу, герцог Уоллингфорд, двадцати девяти лет от роду, лениво махнул рукой в сторону гардеробной.
– Если зрелище вас оскорбляет, дедушка, прошу пройти в гардеробную. Насколько я помню, халаты висят справа. Зимой я предпочитаю индийский кашемир.
– Вынужден отклонить твое милостивое позволение, – сказал Олимпия. – Позвоню вместо этого твоему камердинеру. А ты не думал о том, чтобы приобрести ночную рубашку?
– В шестьдесят пять лет, когда я утрачу всякую надежду на внимание к моей иссохшей персоне со стороны представительниц прекрасного пола, я вспомню о ваших словах. – Сказав это, Уоллингфорд поступил нечестно. Он ведь знал, что его дед время от времени наслаждается компанией самой леди Генриетты Пемброк, весьма тщательно выбирающей любовников. Но перспектива уязвить деда оказалась слишком соблазнительной.
– И все же, Артур, по тебе совсем не видно, что какая-то леди испытывает интерес к твоей персоне. – Герцог деликатно откашлялся. – Я бы даже сказал – совсем наоборот.
– Отстаньте.
– Ну что за грубые отпрыски получились у моих детей? Шелмерстоун, его светлости необходим халат.
До слуха Уоллингфорда донесся шорох шагов камердинера по толстому персидскому ковру, устилающему пол гардеробной.
– Шелмерстоун, – обратился он к слуге, – как только оденете и побреете меня, можете собрать свои вещи и освободить мой дом. Я запретил беспокоить меня раньше девяти, тем более ради такого несносного человека, как его светлость.
– Да, сэр, – сказал камердинер, уже давно привыкший к тому, что его увольняют по нескольку раз в день. – Я взял на себя смелость приготовить для вас серое пальто и лучшую бобровую шапку.
– Какого черта? Я не собирался сегодня в церковь.
– Я выбрал этот наряд для визита к леди, сэр, для улаживания беспрецедентно щекотливого вопроса.
Слова камердинера заставили Уоллингфорда сесть.
– К какой леди? – сурово спросил он, прикрывая глаза от немилосердно бьющего в окна света. Ему показалось, или воздух в доме действительно пропитан спертым запахом шампанского? – И о каком щекотливом вопросе идет речь? – Уоллингфорда передернуло от отвращения.
– К мадам де ла Фонтен, конечно. – С видом человека, обладающего высокими моральными принципами, Шелмерстоун возник в дверях гардеробной. В руках он держал желтовато-коричневый кашемировый халат.
– Помогите. – Уоллингфорд поднялся с постели и, движимый силой привычки, вытянул руки, чтобы камердинер смог накинуть на него халат.
Как всегда безупречный в дорогом твидовом костюме и высоких сапогах, Олимпия бросил на внука испепеляющий взгляд и испустил полный страдания вздох. Уоллингфорд ненавидел этот вздох с детства. Подобно внезапно изменившему направление ветру, он не сулил ничего хорошего.
– Мой дорогой мальчик, не делай вид, будто ты ничего не понимаешь. Весь город судачит об устроенном тобой очаровательном фарсе. Ты ведь собираешься завязать пояс? В моем возрасте так легко расстроить пищеварение.
Уоллингфорд раздраженно запахнул полы халата.
– Никакого фарса не было, дедушка. Герцогу Уоллингфорду не к лицу снисходить до дешевых выходок.
– Шелмерстоун, – обратился герцог Олимпия к камердинеру, не сводя своих ясных голубых глаз с лица внука, – не будете ли вы так любезны оставить нас ненадолго?
– Конечно, ваша светлость. – Шелмерстоун поставил на столик плошку с мылом для бритья и вышел из спальни.
Уоллингфорд попытался улыбнуться.
– Будете меня бранить?
Герцог Олимпия подошел к окну, пальцем отодвинул занавеску и окинул взглядом белоснежные фронтоны Белгрейв-сквер. Утренний свет смягчил его суровые черты, и если бы не поблескивающая в волосах седина, его можно было бы принять за пышущего здоровьем мужчину в расцвете лет.
– Я не возражаю против того, чтобы ты спал с этой женщиной, – произнес он неестественно спокойным тоном, который приберегал для особенно коварных разговоров. – Мужья-французы весьма терпимы к проявлениям супружеской неверности, и, будучи дипломатом, мсье де ла Фонтен прекрасно осознает преимущества, которые дает ему эта любовная связь. Именно поэтому он и женился на столь привлекательной женщине.
Уоллингфорд пожал плечами.
– Он