В те времена я стремился писать хотя бы по одному детективу в год, чтобы получить столь необходимые дополнительные пятьсот фунтов к моему жалованью в МИДе. Или по крайней мере я сам себя убеждал в этом, хотя мои тайные амбиции простирались куда дальше. И я писал «Убийство по-джентльменски» сначала в мрачном пансионе в Бад-Годесберге, куда временно селили молодых британских дипломатов, пока им подыскивали жилье, а потом в крошечном домике на Грингштрассе, где мы теснились с нашими двумя детьми и прислугой, нанятой по принципу au pair[1]. В результате почти вся книга была создана в те короткие часы, когда я мог улечься на кровать и взяться за тетрадку, забыв ненадолго о семейных обязанностях и о работе дипломата.
В источниках информации недостатка не было. Дело в том, что я глубоко ненавидел английские школы-интернаты. Я считал и считаю их систему чудовищной, быть может потому, что сам начал обучение в подобной школе в возрасте пяти лет. Заведение называлось школой Святого Мартина и находилось в Нортвуде. А закончил я курс наук в шестнадцать, когда наотрез отказался продолжать учебу в Уэсткотт-Хаусе (Шерборн), твердо заявив, что ноги моей больше не будет ни в одном из образовательных учреждений.
Однако жизнь вносит свои коррективы, и восемь лет спустя я все же угодил в Итон – на роль младшего преподавателя современных иностранных языков.
Но все же Итон нельзя и близко сравнивать с Шерборном. В дни моей учебы Шерборн был глубоко провинциальной школой, где исповедовались колониализм, шовинизм, милитаризм, клерикализм и широко применялись репрессии. Одни ученики били других учеников, заведующие пансионами били и тех и других, и даже директор не гнушался поднимать руку на учеников, если провинность попадала в разряд серьезных или возникало ощущение общего упадка дисциплины. Не знаю, избивали ли друг друга преподаватели, но их я ненавидел, и больше всего за атмосферу пресмыкательства, которую они насаждали. И по сей день я не нахожу для них прощения за то, что они творили с судьбами маленьких человечков, которые им вверялись.
В те времена нервные срывы считались исключительной привилегией взрослых, и для учеников, не желавших мириться с системой, способами выживания были либо поистине животная хитрость, либо то, что немцы называют «внутренней иммиграцией», либо просто бегство оттуда куда глаза глядят. Долгое время я прибегал к первым двум, но в итоге закончил третьим, перебравшись в Швейцарию.
Но Итон! В Англии это почти государство в государстве. Выпускник Итона навсегда становится прежде всего питомцем этой школы и уже во вторую очередь гражданином своей страны. В годы учебы там школьник имеет значительно больше возможностей для расширения кругозора, а преподавание ведется на самом высоком уровне. Конечно, и там система порой показывает свои варварские зубы, но все равно предоставляет ученикам гораздо больше личной свободы и независимости, учит уважению к себе – кое-кто назвал бы это наглой самоуверенностью, – в значительно большей степени, чем мне представлялось возможным в принципе. Поэтому у меня, совсем молодого учителя, возникло ощущение, что я сам получаю там нечто вроде второго альтернативного образования, что-то принимая, что-то отторгая, но никогда не оставаясь равнодушным, хотя я и не питал иллюзий, что вливаюсь в тамошнюю жизнь и принят как равный. Впрочем, еще не занявшись писательством всерьез, я даже до конца и не понимал, насколько был там чужаком, насколько не принимали меня те, к кому я всей душой стремился.
Читая книгу, вы сами сможете попытаться отделить друг от друга ее главные компоненты: всю мою злость на школьный опыт в Шерборне и восхищение утонченностью Итона, рассмотреть порой пугающие фигуры людей, сохранившихся в памяти мальчика, проведшего свое детство по большей части в стенах школ и вдали от родителей; оценить вынесенное мной общее впечатление духовного насилия над молодыми умами, которое в этой далекой от совершенства повести выливается в формы кровавого насилия.
Что же до судьбы несчастной Стеллы Роуд и ее нонконформизма, то здесь источник лежит еще дальше – в глубинах моего детства, когда мы с братом посещали воскресные службы в прибрежных храмах и церквях Дорсета, внимая гласу гораздо более скромного Бога, чем тот, Другой, который помогает сохранять в непрошибаемой безмятежности совесть британских правящих кругов.
Перечитывая эту книгу сейчас, я вижу перед собой далеко не безупречно написанный детектив, многие огрехи которого извиняет острая и порой резкая социальная сатира. Но ближе всего мне неповторимое воспоминание о сырых и древних камнях, в которых прошло мое детство, потому что именно они с юности научили меня восставать против всего, что грозило заточением и ограничением моей свободы.
Глава 1
Черные свечи
По общепринятому мнению, школа Карн знаменита прежде всего тем, что в ней учился Эдуард VI, чье пылкое стремление к знаниям история приписывает влиянию на него герцога Сомерсета. Но в Карне собственную историю предпочитают связывать более с самим монархом, нежели с его советником,