С юга на север, от Ешкотлей до Келецкой дороги, ведет Большак, и Правек лежит по обе его стороны.
Западная граница Правека – это сырые заливные луга, кусочек леса и дворец. При дворце есть конезавод, где один конь стоит столько же, сколько целый Правек. Кони принадлежат Помещику, а луга – Ксендзу Настоятелю. Опасность западной границы – гордыня. Здесь границу стережет архангел Михал.
На востоке границей Правека является река Белянка, отделяющая его земли от земель Ташува. Потом Белянка сворачивает к мельнице, а граница бежит дальше сама, лугами, меж зарослей ольшаника. Опасностью с этой стороны является глупость, которая рождается из желания мудрствовать. Эту границу стережет архангел Уриэль.
В центре Правека Бог насыпал холм, куда каждую весну слетаются тучи майских жуков. Поэтому люди назвали его Жучиной Горкой. Ибо дело Бога – творить, а дело людей – называть.
С северо-запада на юг течет река Черная, которая у мельницы соединяется с Белянкой. Черная глубока и темна. Она несет свои воды через лес, и тот отражает в ней свое заросшее лицо. По Черной скользят парусники сухих листьев, а в ее пучинах борются за жизнь неосторожные насекомые. Черная теребит деревья за корни, подмывает лес. Временами на ее темной поверхности возникают водовороты, потому что река может быть гневной и необузданной. Каждый год поздней весной она разливается на луга Ксендза и там загорает на солнышке. Позволяет лягушкам размножаться целыми тысячами. Ксендз воюет с ней все лето, и каждый год под конец июля она милостиво разрешает вернуть себя в свое русло.
Белянка мелка и шустра. Она широко растекается по песку, и ей совсем нечего прятать. Она прозрачна и своим чистым песчаным дном отражает солнце. Она похожа на большую блестящую ящерицу, проскальзывает между тополями и делает озорные повороты. Трудно предугадать ее проказы. В какой-то год она может сделать остров из зарослей ольхи, а потом на целые десятилетия отодвинется далеко от деревьев. Белянка течет перелесками, лугами и пастбищами. Сверкает песчано и золотисто.
У мельницы реки соединяются. Сначала плывут рядом, нерешительные, смущенные вожделенной близостью, а потом впадают друг в друга и друг в друге теряются. Река, вытекающая из этого тигля у мельницы, это уже и не Белянка, и не Черная. Она могуча и без труда приводит в движение мельничное колесо, которое мелет зерно для хлеба.
Правек лежит по берегам обеих этих рек и той третьей, родившейся из их обоюдного вожделения. Эта новая река, которая возникла от объединения Черной и Белянки, называется Река и течет себе от мельницы спокойная и сбывшаяся.
Время Геновефы
Летом четырнадцатого года за Михалом приехали два конных царских офицера в светлых мундирах. Михал видел, как они приближаются со стороны Ешкотлей. Знойный воздух доносил их смех. Михал стоял на пороге дома в своем кафтане, белом от муки, и ждал, хотя ему было уже ясно, чего им надо.
– Вы кто? – спросили они по-русски.
– Меня зовут Михаил Юзефович Небесский, – ответил Михал, в точности так, как следовало отвечать.
– Ну, значит, у нас для вас сюрприз.
Он взял повестку и отнес жене. Она целый день плакала и готовила Михала на войну. И от плача была такой слабой и тяжелой, что не смогла переступить порога дома, чтобы проводить мужа взглядом до моста.
Когда опали цветы картофеля и на их месте завязались маленькие зеленые плоды, Геновефа обнаружила, что беременна. Она отсчитала на пальцах месяцы и досчиталась до первых сенокосов в конце мая. Это, должно быть, произошло именно тогда. Теперь она убивалась, что не успела сказать Михалу. Может, растущий день ото дня живот был каким-то знаком, что Михал вернется, что должен вернуться. Геновефа сама управлялась с мельницей так же, как это делал Михал. Следила за работниками и выписывала квитанции крестьянам, привозящим зерно. Прислушивалась к шуму воды, вращающей жернова, и к грохоту машин. Мука оседала на ее волосах и ресницах, так что когда она стояла вечером у зеркала, то видела в нем старую женщину. Старая женщина потом раздевалась и перед зеркалом изучала живот. Ложилась в постель и, несмотря на подушки и шерстяные носки, не могла согреться. А поскольку в сон, как и в воду, входят всегда маленькими шажками, она долго не могла уснуть. Так что у нее было много времени на молитвы. Сначала «Отче наш», потом молитва Деве Марии, а на самый конец, на сон грядущий, Геновефа оставляла любимую молитву ангелу-хранителю. Она просила его позаботиться о Михале, ведь на войне, быть может, требуется больше, чем только один ангел-хранитель. Потом молитвы переходили в образы войны, которые были просты и убоги, потому что Геновефа не знала иного мира, кроме Правека, и иных войн, кроме субботних потасовок на рынке, когда пьяные мужики выходили от Шлома. Они хватали друг друга за полы кафтанов, валились на землю и катались в черной жиже, перепачканные, грязные и жалкие. И Геновефа представляла себе войну как такое же побоище, прямо посреди грязи, луж и мусора, как драку, в которой все решается