Он обернулся – подруга сидела в углу, на краешке стула, спокойно сложив руки на коленях. Казалось, сделка вовсе не волновала Люду – до того отрешенным и непроницаемым было ее узкое лицо. Бледна – но как всегда. И, как всегда, гладко зачесаны и сплетены на затылке в короткую косу светлые волосы. Взгляд голубых глаз прозрачен и вместе с тем – совершенно непроницаем. Дмитрий поежился. Ее глаза всегда казались ему зеркалами, которые сами по себе ничего не выражают – лишь отражают тех, кто смотрится в них. «У нее вообще нервы есть? Мы отдаем последние деньги на авантюру… Если дело не выгорит – что с нами будет? Я продал московскую квартиру, она – свою дачу. Все для того, чтобы собрать деньги на эту сделку! Причем мы же не в браке, сделка – на меня, стало быть, если мы расстанемся – кому она докажет, что вложила деньги? И как? И вот – глазом не моргнула, отдала мне толстенькую пачку. Только одно попросила – прийти на сделку вместе. Иногда я совсем перестаю ее понимать! Неужели она мне так верит? Или… Так любит? Безумный поступок!»
Следующие два часа прошли, как в полусне. Девушка из агентства, через которое они проводили сделку, взяла у нотариуса договор, вывела клиентов из конторы и усадила в свою машину. В агентстве произвели окончательный расчет. Продавец дома – хмурый, неотесанный мужичонка с испитым лицом – получил деньги. Напоследок он пробурчал что-то насчет крыс, которых в подполе развелось видимо-невидимо. Дмитрий содрогнулся (время от времени ему казалось, что хозяин дома тихо бредит) и взял договор, который тут же отдал агентше – для оформления в регистрационной палате. Люда молча держалась на заднем плане, но не отходила ни на шаг. И это его успокаивало, как успокаивал всегда ее холодный, ясный, бестрепетный взгляд. Казалось, в этом мире не было ничего, что могло бы ее встревожить. Разорвись у нее над ухом петарда – она не сморгнет, только чуть сдвинет русые брови и слегка подожмет губы – непорядок, мол. Именно поэтому они и стали жить вместе – его-то тревожило многое, Дмитрий с детства был нервен и легко возбудим, а Люда всегда оставалась невозмутимой и могла успокоить своего друга, не произнеся ни единого слова.
В траттории было шумно и людно. Навесной экран в полстены транслировал футбольный матч, но комментатора заглушал гомон полусотни голосов. Здесь отдыхала одна молодежь, все перекрикивались, переговаривались, и Диме сразу стало ясно – в этом маленьком подмосковном городке траттория считается чем-то вроде местного клуба. Между столиков стлался сигаретный дым, с запотевших бокалов лилась пышная пивная пена. Такие забегаловки он терпеть не мог. Ему были по душе места тихие, немноголюдные и желательно уже знакомые. Все новое, неизвестное пугало Диму, и он в сотый раз спросил себя, как мог пойти на поводу у подруги и согласиться… Сегодня слишком многое было для него новым. Почти все – включая тратторию у маленького вокзала в подмосковном городке, где он до недавнего времени никогда не был.
– Шумно. – Он обернулся к Люде. – Но другого кафе я что-то не приметил.
– Нам-то какое дело? Они шумят, а ты не слушай. – Она оглядела полный зал. – Я бы выпила пива. Устала.
– А я бы съел чего-нибудь, – признался Дима. – Сама знаешь – так волновался, что двое суток куска в рот не брал.
– Стоило переживать… – чуть улыбнулась она. – А, вот, нас сейчас посадят.
И в самом деле, худенькая официантка устроила их за столик, и даже очень удобный – в деревянной решетчатой кабинке, увитой искусственным плющом. Здесь было хоть какое-то подобие уединения, о котором мечтал парень. Дима наугад заказал пиццу и два темных чешских пива. Когда официантка удалилась, оба несколько минут молчали. Дима прикрыл глаза. Веки горели и слезились – за последние дни он лишился не только аппетита, но и сна.
– Я не думала, что ты такой нервный, – услышал он ее голос. Чиркнула зажигалка. Он приподнял воспаленные веки и взглянул на Люду. Та сидела напротив, небрежно облокотясь о столешницу и вертя в пальцах сигарету. – А ведь знаю тебя три года. Нет, я кое-что замечала, ты многое принимаешь слишком близко к сердцу… Но сегодня я впервые подумала, что тебе нужно принимать успокоительное.
– Неужели мы вместе три года? – Он расслышал лишь кусок фразы. Мотнул головой, растер лицо ладонями и окончательно пришел в себя. – Я не считал.
– Я считала. Мне было двадцать пять, а тебе двадцать семь, когда мы встретились. Еще помню, как радовалась мама – она все время говорила, что в моем возрасте давно пора быть замужем. Она ведь вообще считает, что я все делаю с опозданием.
Люда еле заметно, иронично усмехнулась. К столику подошла официантка с подносом.
– Ну, маму вспомнила… – Дима торопливо высвободил завернутые в салфетку вилку и нож и набросился на принесенную пиццу, разрывая спекшиеся с ветчиной овощи и клейкий растопленный сыр. –