Она выехала в Ленинград из Волхова еще затемно, первой электричкой, потом добиралась сюда на Богословское кладбище трамваями, чтобы проверить, как поставили памятник. После освобождения из концлагеря ей жить в Ленинграде и других больших городах не полагалось, только за сто первым километром разрешалось. Каждая поездка в Ленинград была рискованной, Ольга старалась избегать людей в погонах, чтобы не попасться… Великий вождь умер, АЛЖИР, в котором она провела зэком почти пятнадцать лет, ликвидировали, а страх остался.
Когда вернулась из Казахстана в родной Ленинград, пошла сразу на улицу Ракова, дом 21, но в квартиру, где жила когда-то с мужем и сыном, войти побоялась, да и сердце не позволило – забилось, загрудинной болью отозвалось на вспышку памяти. По лестнице, по которой когда-то взбегала мигом на третий этаж, поднялась с трудом, задохнулась… Подошла к такой знакомой двери, к постаревшей, морщинистой и обшарпанной двери в ее бывшее счастье, к такой когда-то ухоженной и респектабельной двери. Подумала, что дверь эта тоже пережила немало – войну, блокаду, разруху… Позвонить не решилась – что сказать, если откроют, да и поймут ли. Она привыкла – редко кто понимает… Ушла с мокрыми глазами, тяжело опираясь на перила.
После той закрытой в прошлую жизнь двери Ольга легко смирилась с пребыванием в Волхове. У нее не осталось в Ленинграде ни одного родственника – все погибли в блокаду. Были еще выжившие родственники по линии мужа, но она знала: они давно, с предвоенных еще времен, постарались забыть то, что случилось с мужем, стерли его даже из своей памяти – будто и не было ничего такого… У нее не осталось друзей – собственная жизнь бывших коллег по университету и сотрудников мужа была им дороже дружбы. Как и всем, впрочем… Только одна Фаина, с которой учились еще в аспирантуре университета, приняла Ольгу, разрешила пожить у себя. Она и посоветовала поехать в Волхов, где открывали какой-то техникум и нуждались в преподавателях русского языка и литературы. Ольга была филологом, училась у самого профессора Жирмунского, защитила в 1936-м диссертацию по германским диалектам. Преподавателем в волховский техникум ее, конечно, не взяли, но предложили работу в местной прачечной, правда, с общежитием – она согласилась.
Идею поставить памятник Семену высказала тоже Фаина, она же одолжила Ольге деньги. Муж Фаины был кардиологом, у него лечился директор Богословского кладбища. Без помощи директора ничего бы Ольга не сделала… Директор нашел хорошее место – Медицинский некрополь. Ольга заказала на то место стелу из темного гранита и попросила написать даты рождения и смерти мужа: (1899–1937). Директор кладбища возразил:
– Тридцать седьмой год – плохая, неудобная дата смерти… Что вам сказали о муже там? – Он поднял указательный палец вверх.
– Там сказали, что муж скончался в 46-м году от рака.
– Вот так и напишите – 1946, спокойнее будет, без вопросов…
В АЛЖИРе Ольгу приучили к бессловесному повиновению – эта власть вечна, возражать ей бессмысленно и смертельно опасно. Она послушалась директора, переписала даты на (1899–1946), так и осталось навечно и… концы в воду.
Ольге понравилось, как сделали могилу мужа. Металлическая ограда окружала небольшой квадрат пространства с выразительной стелой и каменной скамеечкой под красивой березкой.
Туман, уже заполнивший всё вокруг, спускался на гранит стелы, отделяя от бесконечного пространства тисненую надпись:
Доктор медицинских наук, профессор,
директор Всесоюзного НИИ гигиены труда
Семен Борисович Шерлинг
(1899–1946)
Ольга присела на скамейку прямо напротив стелы, и туман накрыл ее, оградив от враждебного мира и оставив наедине с надписью на черном граните. Эта надпись была ее последней и единственной связью с бесконечным пространством реального мира, где, кажется, не осталось ни одного близкого ей существа, ни одного…
Советское шампанское
28 июля 1936 года на заседании Политбюро при личном участии товарища Сталина было принято Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О производстве Советского шампанского», предусматривающее строительство заводов шампанских вин в нескольких городах страны. Товарищ Сталин разъяснил, что стахановцы сейчас зарабатывают много денег, много зарабатывают инженеры и другие трудящиеся. А если трудящиеся захотят шампанского, смогут ли они его достать? Шампанское – признак материального благополучия, признак зажиточности.
Уже больше года, как товарищ Сталин объявил советскому народу, что ему, народу, «жить стало лучше, жить стало веселее», и народ с энтузиазмом согласился поверить вождю. Семену с Ольгой тоже стало и лучше, и веселее – к новому, 1937 году у них на столе появилась бутылка Советского шампанского. Как директор Института гигиены труда, Семен по заданию Совнаркома консультировал