А тетерева, запеченные тем же образом? А копченый лещ, истомленный в собственном жиру?? А соленые груздочки и рыжички?
Для грибков сих не жаль было и соли, кою для иных надобностей при готовке Доброгнева расходовала чуть ли не по крупинке, как драгоценность. Она и считалась лакомством! На любом торге ее, завозимую издалека, токмо таковым и оценивали, отвергая скидки при продаже.
Кое-кто в городище даже злословил за спиной Доброгневы из недоброжелательства и ехидства: «Ишь, богатеи! Статочное ли дело: соль на пустое переводить?! Ох, еще аукнется им!».
Однажды дошли до нее те перетолки, и, не стерпев, высказала тем женкам, что стояли тогда рядом:
– Завидки на мя взяли? Довольство наше застит вам зенки? Надобно было выбирать себе мужа, якоже мой, и в достатке б купались!
Обильно насыщалась сия семья! Обильно и смачно! – не убавить.
И стоило Молчану высказать невзначай: «Блинков бы!», назавтра же объедался ими на вечерней трапезе…
Хозяин вошел явно нахмуренным. «А я-то чаяла: помягчает он на росе», – мысленно огорчилась Доброгнева. Однако, глубоко вздохнув с порога, точно отрешив от себя что-то недоброе, распорядился он с нежданной задушевностью: «Ну, хозяюшка, подавай к столу!»
И не затягивая, хозяюшка выставила на стол четыре глиняных горшка с овсяной кашей, приправленной кусочками копченого окорока – немного уж от него осталось, и зеленоватым конопляным маслом из орешков-семечек, купленном на большом осеннем торге.
С чего образовалось то копчение, Доброгнева помнила накрепко. Прошлой осенью Молчан, благо помогли ему те трое, что сопровождали на охоту, еле доволок матерого кабана, отъевшегося на лещине, равно и желудях в дубравах. Вернулся весь раскрасневшийся и сам не свой с виду. Но отмолчался на ее вопрос и открылся не сразу, а много погодя.
Выгнали на него секача и принял он зверя на рожон рогатины – самого тяжелого оружия в Земле вятичей, ударив, как и должно, снизу, накрепко уперев конец древка-искепища в землю, тот налег на нее с такой силищей, вплоть до поперечины, коя рожна ниже, что чуть не поддалась она мощному до дикости напору. А поддалась бы, отвалив в сторону, конец не зверю, а охотнику…
В том, что умнут всю кашу, еще и о добавке помыслят, Доброгнева даже не сомневалась.
Ведь готовилась она со всевозможным тщанием из вкуснейшего цельного зерна, очищенного от шелухи и добротно распаренного в печи, чтобы стало мягким, как бы набираясь силы от печного жара.
По завершении трапезы все сбылось по ее замыслу.
Насытившись, дале некуда, и запив парным молоком, все встали из-за стола умиротворенными, даже и Храбр, коего Молчан, не посмотрев на раннюю возмужалость своего старшого, шарахнул деревянной ложкой по челу, прикрикнув: «Не егози!», когда тот допрежь отца сунулся в свой горшок.
Убирая судна и сосуды, Доброгнева к месту припомнила и прикинула: «Намедни Молчан сказывал: на опушках и лесных