– Книжки читать будем! – хохочет бывшая училка. – Правда, при переезде большая часть библиотеки безвозвратно утрачена. У меня под перроном есть «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля и еще «Последние холода» Лиханова.
Она поднимается и идет вниз, на перрон. Оглядывается на Шурика.
– Ты идешь?
– А щас, – говорит Шурик Ха. – Только вот пару бычков насобираю и сразу приду.
– Давай, заползай.
Прислонив давно не стриженую голову к перилам, Шурик Ха глядит, улыбаясь уголками рта, как Екатерина Альбертовна спустившись на перрон, становится полупрозрачной, а после и вовсе прозрачной, и, попросту говоря, исчезает, тает в воздухе.
Сублимация и еще раз сублимация, строго напоминает себя Шурик Ха. Потом он поднимается со ступенек и уходит к себе в писательскую берлогу, зорко высматривая по дороге окурки.
Шурик Ха просыпается среди ночи. Он лежит на своем продавленном диване и смотрит на протертый и грязный ковер на полу. По ковру пляшут синюшные отсветы колдовского пламени. Шурик мычит, словно от зубной боли. Встает с дивана как спал, в пальто и ботинках и подходит к окну. За окном, на углу Поселковой и Златоустов, над двухэтажном кирпичным домом плывут, раскачиваясь из стороны в сторону, ленты синеватого мертвенного сияния высотою в полнеба.
– Вот ведь зараза, – ругается Шурик сквозь зубы, – взял-таки и сдох! А я ему говорил!
Шурик выбегает из старого дачного дома. Идет по безлюдной Поселковой улице, сворачивает во двор. Заходит в подъезд. Поднимается впотьмах по лестнице. У Старика как обычно не заперто. Шурик заглядывает в большую захламленную комнату, потом проходит на кухню. Старик сидит на табурете возле газовой плиты. У Старика открытый рот с вываленным зеленоватым языком и тусклые страшные глаза мертвеца, не стеклянные даже, а словно из дешевого китайского пластика. На зажжённой конфорке стоит чайник. Вода в чайнике давно уже выкипела. Чайник хрустит, слышно, как в его раскаленные недра падают сухие пластинки накипи.
Шурик Ха садится на пол возле стола.
– Что же ты, скотина, наделал? – спрашивает он Старика. – Сам помер, а Последний Секрет Писательского Мастерства так мне и не открыл? Ну и кто ты после этого, дед Пафнутий? А я тебе скажу, кто. Ты самый распоследний кондом!
Несчастный чайник на плите трещит и щелкает. На него страшно смотреть. На кухне пахнет раскаленным металлом. Мертвые глаза Старика медленно поворачиваются в глазницах. Он глядит на Шурика Ха, как глядят Неживые, не видя, насквозь.
– Даже не жди, сука, – говорит Старик, шевеля одеревенелым ртом точно кукла-щелкунчик. – Я еще не скопытился.
– Да, ты погляди на себя, – говорит ему Шурик Ха. – Дохлее чем ты уже некуда.
– Много ты понимаешь, – ворчит Старик.
Голос Неживого не похож на человеческий голос. Слова выходят из одеревеневшей в посмертии глотки, расколотые на слоги и буквы и Шурику приходится складывать их сызнова у себя в голове. Старик силится подняться с табурета, но ноги его не