Забрили меня в ВДВ в ноябре 1967 года. Ночью нас высадили в центре Каунаса (привет, свободная Литва) и погнали пешим строем на окраину города в полк. Там согнали в спортивный зал, обрили наголо, измерили ногу и рост и отправили в баню. Вода, почему-то была холодной, хотя при бане стояла топка. Потом я перестал удивляться, так как в дальнейшем мы мылись в бане только холодной водой (кроме одного случая, я о нем обязательно расскажу). Меня приучили не удивляться, но трудно приучить стоять под холодным душем, и делать вид, будто в настоящей бане. Возможно, нашим командирам казалось, что это отличный способ закалить дух десантника. При входе в раздевалку стоял солдатик с длиной палкой, на конце которой топорщилась мочало. Он окунал мочало в ведро с вонючим содержимым и тыкал каждому новобранцу в подмышки и в пах. Нас продезинфицировали. Затем всем принесли форму: кальсоны, рубашку, гимнастерку, галифе и портянки. Одна портянка была нормальная, а вторая с мужской носовой платок. Я потребовал нормальную портянку и мне дали. Но это был первый и последний раз, когда я что-то требовал. В армии очень быстро отучали требовать. Что дали, то и носи. Мне не повезло с портянками, зато очень повезло с настоящим кожаным ремнем. Я сумел его сохранить и от салаг и главное от дембелей. Явиться домой в настоящем кожаном ремне, это ли не шик. А отнять у салаги сам бог велит.
Нас выгнали на улицу. Пока мы мылись и одевались, выпал первый снег. В гимнастерках было зябко. Под дикий матерный крик началось построение. Здесь и далее без примитивного, состоявшего, как правило, из трех, четырех бранных слов мата, боюсь, обойтись будет трудно. Дело в том, что он составляет основу убогой армейской лексики. «Ебаные салаги, стойте как бараны, б…я». Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Инкубаторская обезличка после гражданки показалась нам очень смешной. Дальше уже было не смешно. Здесь в первом строю нам объяснили наш статус – ебаный салага. Построив, нас повели в столовую. Впредь нас заставляли забыть, что каждый из нас особь. Нас собьют в строй, в массу. В шеренгу, затылок, шагом, бегом, но все вместе. Стер ногу, отстал, вернут за тобой остальных казалось бы, нормального отправить на перевязку, но тогда другие тоже начнут нарочно сбивать ногу, чтобы на минуту, на полчаса вырваться из строя. «Что, б…я, ебаный салага, портянки не научился мотать? Взвод, строй, кругом. За Петровым, Ивановым». И взвод будет тебя пинать, толкать, чтобы иметь возможность перевести дыхание.
Итак, строем идем в столовую. Нам раздали мятые, алюминиевые миски. От не отмытого жира они скользили в руках. В них плавала голубая, полу проваренная и кое-как толченая картошка. Во всем этом лежал кусок сухой вареной рыбы. Мы попробовали и отодвинули миски. У каждого из нас еще оставалась сумка с домашней снедью. Когда через несколько лет жена позвала обедать и предложила пюре, я заорал как ненормальный, что «пюрку» не буду. Она меня еле уговорила попробовать, говоря: «Так это же не «пюрка», да это пюре».
В карантине перво-наперво у нас забрали деньги на покупку гуталина, сапожных щеток, белой ткани для подворотничков, ниток, иголок, эмблем на погоны, звездочек на фуражку, шапку, пилотку, лычек на погоны. Почему-то никто не спросил, с какого мороза мы должны за все платить из своего кармана. После ночного марша нам приказали до обеда отдыхать, не выдав постельного белья, одеял подушек. Далеко не на всех кроватях лежали матрасы, тогда я еще не запомнил одного из положений устава: «Солдат должен стойко переносить все тягость военной службы», Все постельные принадлежности появились к вечеру. Карантин был нужен для того, чтобы мы поняли все команды и все премудрости строевой службы. По ночам наведывались дембеля и воровали то, что им могло пригодиться. В первую очередь новые сапоги, ремни, наручные часы. А утром бес сапожному солдату выдавали его порцию! «Ебанный салага, б…ть, босиком маршировать будешь. Вместе с порцией мата старшина бросал подменку, и солдатик полгода мучился в латаных, перелатанных, стоптанных сапогах, новые выдали через полгода. У меня дважды воровали шинель, считали, что я ее как-то по-особому ушиваю. Мой секрет был прост, я шинель не подрезал, так как в длинной казался выше и стройнее. Воровство было всеобщим и отчасти вынужденным. При утреннем строе офицер мне приказал: «Плохо побрился. Но успел выбриться