– Понятно. Итак, Штирлиц: он там работал в своем гестапо, фашистам изнутри гадил. А в армии немецкой и вовсе не служил никогда.
Макс отлично знал, что Штирлиц работал не в гестапо, и вообще был литературным персонажем. Но это не имело значения: для него Штирлиц был живее иных «живых».
– Так вот скажи-ка мне, Ципи: ты бы упрекнула такого разведчика в саботаже?
– Погоди. Ты хочешь сказать, что для тебя Израиль и фашисты – одно и то же?
– Я хочу сказать, что любая структура, навязывающая живому, от рождения свободному человеку искусственную функцию – будь то государство, армия… даже семья! – мой личный враг.
Макс слышал собственные слова будто со стороны. Но рассудок не отпускал, цепляясь за повисший без ответа вопрос:
– Так скажите мне всё-таки, фройляйн Ципора: можно ли упрекнуть Штирлица в саботаже?
– Но у него же, наверное, была миссия: он выполнял задание русских?
– Вот именно – миссия! Он выполнял задания Центра. Пока его беременную радистку потолочной балкой не припечатало. И остался Штирлиц без связи с Центром, и пришлось ему действовать на свой страх и риск, да еще радистку эту спасать…
Похоже, началась стадия смысловых галлюцинаций. Максу явилась абстрактная вертикаль: внизу он сам, над ним витает его чреватая младенцем душа, а дальше, еще выше, где-то в бесконечности – Дух. Душа – его радистка, единственная связь с вечным Духом, и ей предстоит либо умереть родами, либо выпестовать их дитя – надежнейшего из всех возможных связных. А Дух – необъятный, находящийся вокруг и, одновременно, внутри всего, его – покуда еще бесславного разведчика в тылу врага – Центр, его Родина – либо окажется утерян навек, либо низойдет и пребудет с ним, даровав бессмертие.
– Короче, – сказал Макс, с трудом прорываясь сквозь эти видения, – если кто и может упрекнуть меня в саботаже, то лишь Господь Бог. Жаль только – связь нарушена, непонятно, что вообще теперь делать…
Вырвавшись из-под гнета абстрактной вертикали, Макс узрел наконец конкретную горизонталь дивана, на котором сидит, между прочим, симпатичная девушка. И, возможно, скучает. А он тут грузит ее телегами. Зарядив баночку, он передал ее Ципи, на которую всё еще «не действовало».
– Вкусный, всё-таки, запах, – выпустив дым, сказала она. – И вообще, всё такое странное…
Ципи оглядела помещение и уперлась взглядом в «козырек» над шкафом.
– Антресоль не свалится? Чего это она на цепях висит?
– Это кровать.
– Кровать??? Ты там спишь? И как туда залезают?
– Вон лесенка.
Подойдя к лесенке, Ципи подергала поручень.
– И прикольно там спать?
– Каждая ночь – как последняя.
– Я должна туда залезть.
– Давай-давай… А говоришь «не действует».
Закарабкавшись, Ципи на четвереньках подползла к краю, подергала одну из цепей.
– Ка-ак рухнет…
– Не рухнет: двоих выдерживает,