Все права защищены.
Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.
Колум Маккэнн конструирует жизнь Рудольфа Нуриева, предлагая куда больше, чем биографию балетного гения. Он буквально гипнотизирует читателя мельчайшими эмоциональными деталями. Маккэнн берет невероятную, поразительную судьбу и заставляет читателя поверить, что если у него достанет храбрости, то он сможет жить так же отчаянно свободно, как жил Рудольф Нуриев.
Это история таинственной и неосязаемой красоты, которая слита воедино с самыми грубыми сторонами жизни, с плотью. Этот ирландец с непостижимой глубиной проникает в самую суть русской души и ее страдания.
Роман Колума Маккэнна воистину неистовый. В нем так ловко ПЕРЕКЛИКАЮТСЯ РАЗНЫЕ ГОЛОСА – ПИСАТЕЛЬ ТО ПРИЗНАЕТСЯ В ЛЮБВИ к Нуриеву, то откровенно ненавидит его. Это слепяще импрессионистский роман, который дает возможность увидеть великого танцовщика в совершенно новом ракурсе.
Удивительная книга. В основу романа положена судьба Рудольфа Нуриева, но это не беллетризованная биография, это именно роман, в котором реальные люди смешались с выдуманными персонажами. Поразительно тонко и лаконично описаны отношения Нуриева и Марго Фонтейн, их платоническая любовь. Колум Маккэнн подарил нам замечательную вещь.
Ловкая, мускулистая проза Маккэнна излучает энергию, живет в своем ритме. Писатель взял одного из самых харизматичных людей двадцатого века и смело обратил его в литературного героя.
Париж, 1961
Вот что летело из зала на сцену в первый его парижский сезон:
десять перетянутых круглой резинкой бумажек по сто франков каждая;
пачка русского чая;
манифест движения алжирских националистов Фронта национального освобождения с протестом против комендантского часа для мусульман, введенного в Париже после взрывов подложенных в автомобили бомб;
желтые нарциссы, которые рвали в садах Лувра, отчего тамошним садовникам пришлось, спасая клумбы от грабежей, сверхурочно работать от пяти до семи вечера;
белые лилии с приклеенными к стеблям скотчем сантимами, без которых они не долетели бы до сцены;
такое множество других цветов, что рабочему сцены Анри Лонгу, сметавшему с нее лепестки после спектакля, пришла в голову мысль высушить их и составить ароматическую смесь, которую он впоследствии продавал поклонникам артиста у служебного входа в театр;
норковое манто, которое спланировало над залом в вечер двенадцатого представления, заставив завсегдатаев первых рядов поверить на миг, что над ними порхает некое летающее существо;
восемнадцать женских трусиков – явление в театре до той поры невиданное, – по большей части скромно перевязанных ленточками, однако самое малое пара их была содрана с себя впавшими в неистовство женщинами; одни он подобрал, когда занавес опустили в последний раз, и, к большому удовольствию служителей сцены, демонстративно понюхал;
фотография космонавта Юрия Гагарина со сделанной внизу от руки надписью «Пари, Руди, пари!»;
изрядное число начиненных перцем хлопушек;
ценная дореволюционная монета, брошенная эмигрантом, который завернул ее в записку, уверявшую, что если он сохранит ясную голову, то будет так же хорош, как Нижинский, а то и лучше;
десятки эротических фотографий с нацарапанными на обороте именами и телефонами женщин;
записки, гласившие: «Vous êtes un traitre de La Révolution[1]»;
бутылки и стаканы, ими забросали сцену протестующие коммунисты, и представление пришлось на двадцать минут прервать, чтобы вымести осколки, и это вызвало такую бурю гнева, что парижская партийная организация собрала экстренное заседание для обсуждения отрицательной реакции публики;
угрожающие записки;
гостиничные ключи;
любовные письма,
а в пятнадцатое выступление – одинокая позолоченная роза на длинном стебле.
Книга первая
1
Советский Союз, 1941 – 1956
Четыре зимы. Когда свирепствовали метели, солдаты прокладывали дороги, загоняя лошадей в снег, и те дохли, а солдаты горевали и ели конину. Санитарки выходили в заснеженные поля, привязывая пузырьки с морфием под мышки, чтобы он не замерзал, – война шла, и санитаркам все труднее становилось отыскивать вены солдат, тощавших, умиравших задолго до их настоящей смерти. В окопах бойцы завязывали шнурки ушанок под подбородком, норовили спереть