Запах сарсапарели. Рэй Брэдбери

кий вдох.

      Внизу жена его Кора то и дело прислушивалась, но ни разу не слыхала, чтобы он прошел по чердаку, или переступил с ноги на ногу, или шевельнулся. Ей чудилось только, что он шумно дышит там, на продуваемом всеми ветрами чердаке, – медленно, мерно, глубоко, будто работают старые кузнечные мехи.

      – Смех, да и только, – пробормотала она.

      На третий день, когда он торопливо спустился к обеду, с лица его не сходила улыбка – он улыбался унылым стенам, щербатым тарелкам, исцарапанным ложкам и вилкам и даже собственной жене!

      – Чему радуешься? – спросила она.

      – Просто настроение хорошее. Отменнейшее! – засмеялся он.

      Он был что-то не в меру весел. Буйная радость бродила и бурлила в нем – того и гляди, выплеснется через край. Жена нахмурилась:

      – Чем это от тебя пахнет?

      – Пахнет? Пахнет? Как так – пахнет? – Финч вскинул седеющую голову.

      Жена подозрительно принюхалась.

      – Сарсапарелью, вот как.

      – Быть этого не может!

      Его нервическая веселость разом оборвалась, будто слова жены повернули какой-то выключатель. Он был ошеломлен, растерян и вдруг насторожился.

      – Где ты был утром? – спросила Кора.

      – Ты же знаешь, прибирал на чердаке.

      – Размечтался над старым хламом. Я ни звука не слыхала. Думала, может, тебя там и нету, на чердаке. А это что такое? – Она показала пальцем.

      – Вот те на, это еще откуда взялось?

      Неизвестно, кому задал Уильям Финч этот вопрос. С величайшим недоумением он уставился на черные металлические велосипедные зажимы, которыми оказались прихвачены его брюки у костлявых щиколоток.

      – Нашел на чердаке, – ответил он сам себе. – Помнишь, Кора, как мы катили на нашем тандеме по проселочной дороге? Это было сорок лет назад, рано поутру, и мы были молодые.

      – Если ты нынче не управишься с чердаком, я заберусь туда сама и повыкину весь хлам.

      – Нет, нет! – вскрикнул он. – Я там все разбираю, как мне удобно.

      Жена холодно поглядела на него.

      За обедом он немного успокоился и опять повеселел.

      – А знаешь, Кора, что за штука чердак? – заговорил он с увлечением. – Всякий чердак – это Машина времени, в ней тупоумные старики вроде меня могут отправиться на сорок лет назад, в блаженную пору, когда круглый год безоблачное лето и детишки объедаются мороженым. Помнишь, какое вкусное было мороженое? Ты еще завернула его в платок. Отдавало сразу и снегом, и полотном.

      Кора беспокойно поежилась.

      А пожалуй, это возможно, думал он, полузакрыв глаза, пытаясь вновь все это увидеть и припомнить. Ведь что такое чердак? Тут дышит само Время. Тут все связано с прошедшими годами, всё сплошь куколки и коконы иного века. Каждый ящик и ящичек – словно крохотный саркофаг, где покоятся тысячи вчерашних дней. Да, чердак – это темный уютный уголок, полный Временем, и, если стать по самой середке и стоять прямо, во весь рост, скосив глаза, и думать, думать, и вдыхать запах Прошлого, и, вытянув руки, коснуться Минувшего, тогда – о, тогда…