Третья любовь Педро (что вовсе не значит «менее ценная», просто как-то от первых двух ее отделить надо?) ревнует его одинаково и к работе, и к Санта-Монике. И громко заявляет об этом на всю улицу – обычно в те дни, когда приходит пора платить по счетам. Проходя в это время мимо дома Веласкезов, в котором расположились и пекарня с лавкой, из раскрытых по причине жары окон можно услышать следующее:
– Черт тебя подери, Педро! Разве можно быть настолько тупым? – кричит жена пекаря. – Нам давно пора продать эту провонявшую сдобой богадельню, пока за нее дают хоть на песету больше, чем за просыпанную на пол муку. И уехать жить к морю, куда вечность назад переселились все, у кого в голове не пустые мечты, а то, что можно назвать хоть какими-нибудь мозгами!..
Валентину можно понять. Во-первых, она родилась не в Санта-Монике, а требовать от приезжих тех же глубоких чувств, что испытывают к ней родившиеся здесь, просто нелепо. Во-вторых, дела и на самом деле идут все хуже. Туристов, на которых региональная экономика полагается все больше, становится все меньше. В Санта-Монике они бывают лишь проездом: на восток – на горные курорты Сьерра-Невады, и на юг – к морю, о котором так мечтает жена пекаря.
Но разве способны такие мелочи заставить мужчину отказаться от истинной любви? Именно это и пытается донести до своей супруги Педро в ответных словах:
– Заткнись, заскорузлая ты дура! Ты совершенно ничего не понимаешь! – разносится по душной вечерней улице его крик. – Эта пекарня досталась мне от отца, который своими руками помогал ее строить моему деду. Наш хлеб покупала вся улица, и на три квартала в любую сторону от нее!
Это чистая правда.
– Обсыпанный мукой дегенерат! – отвечает Валентина. – Теперь все покупают хлеб в супермаркете! Там он в два раза дешевле, и еще у них постоянно проводятся акции!..
Это чистая правда тоже.
Никогда Педро не позволит себе поднять руку на жену, несмотря на то, что именно этого в такие моменты ему больше всего хочется. Он действительно любит ее. Так же, как мука любит воду. Растворяясь в ней и превращая ее в себя. Обволакивая, опутывая, смешиваясь и соединяясь. Вместе создавая чудо, которое чуть позже, после того, как жар печи скрепит их союз в нечто по-настоящему цельное и неотделимое друг от друга, назовут благословенным словом «хлеб».
И надо же до такого додуматься: сравнить чудо с тем, что продают в супермаркетах! Разве может называться «хлебом» тесто, которое месили поршни и шестеренки, металлические валы и воняющие резиной и машинным маслом конвейерные ленты?
Эту мысль пекарь также часто повторяет своей жене.
– Хлеб – это результат настоящей любви, убитая ты идиотка! – орет на нее Педро. – Можешь ты это понять своими куриными мозгами или нет? Механизмам никогда не добиться того, на что способны руки пекаря. Разрешать продавать такой хлеб – все равно, что регистрировать браки с дилдо. Хлеб, в котором нет души, надо раздавать даром! И не людям, а свиньям. Для меня он все равно, что отравлен!
Валентина начинает плакать.
Она тоже его любит, любит своего Педро.
Возможно, как раз за то, что мешает им обоим покинуть этот проклятый город и эту треклятую пекарню. За его трогательную верность этим непонятным ей вещам. Как это было мило всего лишь несколько лет назад.
Но время идет и чувства черствеют… К чему обсуждать очевидное?
Валентина рыдает все сильнее. Она не хочет потерять мужа, она дорожит им таким, какой он есть. Но и жить, так как раньше, едва сводя концы с концами, в умирающем городе, она тоже не хочет.
– Ты глупый и упрямый болван, вцепившийся в место, у которого нет ни будущего, ни настоящего! Если бы в твоей голове были мозги, а не пачка просроченных дрожжей, плавающих в протухшей закваске, ты бы давно сделал так, как я предлагаю…
Педро терпеливо выслушивает супругу.
На самом деле он прекрасно ее понимает.
Пекарь нежно обнимает жену за плечи и говорит ей без капли укора, лишь терпеливо перебирая факты:
– Ты не из Санта Моники, милая, поэтому тебе тут ничего не дорого. И я тебя понимаю. И я чувствовал бы то же самое, живи я… в какой-нибудь Уэльве!
Педро прижимает плачущую Валентину к груди и продолжает:
– Но ты любовь моя, и я дорожу тобой больше жизни. И только это удерживает меня от того, чтобы навешать тебе оплеух и выгнать из дома к чертовой матери! Навсегда, чтобы в жизни не слышать больше твоего нытья по поводу вещей, в которых ты понимаешь меньше голубя в юриспруденции!
Как правило, вскоре после этого пекарь и Валентина мирятся.
И если у вас есть хоть капля совести, как именно они это делают, подслушивать под их окнами вы не станете. Тем более что стоны жены Педро слышны, даже если отойти на соседнюю улицу, в самый дальний ее конец, где инжирные деревья усеяли опавшими плодами мостовую.
В общем, неудивительно, что известие о том, что супруга ему изменяет, пекарь