– Весьма об этом сожалею. – Маргарита встает и разглаживает юбку. – Иначе я могла бы уже носить твоего ребенка. – Она сходит с возвышения и покидает зал, не оглядываясь на мужа.
Кубок дрожит у нее в руке. Ей очень хочется швырнуть его в стену, хотя бы ради шума. Но вместо этого приходится сидеть за столом и строчить Элеоноре письмо, которое не будет отправлено. Никто здесь не доставит его, не прочитав.
«Никогда я не чувствовала себя такой одинокой».
Три года она прожила в изоляции. Ни одного друга при дворе; все, включая фрейлин, доносят Бланке.
«Мне не с кем поговорить, не с кем посмеяться».
Если бы королева-мать тогда, в Фонтенбло, не отослала всех ее спутников! Маргарита тоскует по Эме, по своим дядюшкам и родителям в Провансе, скучает по спорам за столом, которые так много давали ей в детстве. Без сомнения, там ей было чему поучиться, не то что здесь, где Бланка не допускает ее к ежедневным обсуждениям в своих покоях, а Людовик выговаривает за то, что она высказывает собственное мнение.
«Людовик как призрак; иногда кажется, что он меня даже не видит, а когда я жалуюсь, всем своим видом дает понять, что предпочел бы меня не слышать».
Презрение его матери к Маргарите начинает сказываться и на нем. Сегодня это стало ясно. Только рождением ему сына можно добиться его уважения.
«Мне нужно найти друга при этом дворе – чтобы не сойти с ума, но и ради безопасности. Мне нужен кто-то, кто поможет мне решить столь сложную задачу по рождению мужу наследника».
Но кто? Кому по силам избавить Людовика от навязанного его матерью стыда? Кто даст ему разрешение желать собственную жену?
«Отчего же он «исцеляет» других от их недугов, но не может исцелиться сам? Конечно, только Бог способен на такие чудеса. Наверное, мне нужно чудо».
Она кладет перо и смотрит в окно на реку, на широкую долину. Серебряная лента воды, бархатный пейзаж, медленное кружение птиц, раскинувших крылья, как паруса: разве не Бог создал все это? Разве не Он вместил Сына Его в лоно девственницы? Вызвать у Людовика желание – пустяк для Него. Возможно, ей стоит только попросить.
Во внутреннюю дверь стучат – так тихо, что она едва слышит. В дальнем углу ее фрейлины болтают за вышивкой. Маргарита зашторивает свою кровать, словно собираясь спать, заслоняет дверь от их глаз, а потом открывает ее.
Там стоит Людовик с молитвенно сложенными ру-ками.
– Я не должен был говорить так грубо.
– Займись со мной любовью, – шепчет она, – и все тебе простится.
Она манит его в постель, а потом шепчет, что сейчас вернется.
– Я хочу, чтобы тихая музыка убаюкала меня сегодня, – говорит она фрейлинам, и вскоре музыкант в ее углу начинает выщипывать из своей лютни нежную мелодию.
Их с Людовиком не услышат. Она скользит под одеяло к мужу.
– Моя дорогая, милая, любимая, – шепчет он, когда они раздевают друг друга. – Ты слишком хороша для меня, Маргарита. О, как хороша!
– Ш-ш-ш! Тише – ты хочешь, чтобы нас