1
Первое утро начинается со звука капели под крышей, когда неясно, проснулась ты или нет, во сне – или ещё не поздно, чтобы заснуть обратно, в сон вернуться, проснувшейся. Руки протягиваются к потолку – нехитрая зарядка. Обстановка мансарды, почти чердака, бедная, но светлая. Сразу видно – живу в ней я.
Элоиза, ты одна, одинока до первых морщинок в уголках глаз. Гусиные лапки, бррр. Как будто гуси по ночам ходят и топчут прозрачную девичью кожу под веками. Как будто кто-то с первого взгляда может узнать, что всю свою нехитрую жизнь я провела в деревне. В маленькой деревеньке у окраины большого леса, где наверняка живут герои из народных сказок, а мама с папой то и дело просят присмотреть за курами и гусями. Доброе детство, ты затянулось…
Одна.
2
Здравствуй, дневник! Моя вчерашняя старая добрая запись не заставила себя долго ждать в одиночестве, вот за ней появляется вторая, а там, глядишь, свет увидит и третья. Я пишу ещё сонным утром, когда зелень за окном мягко подсвечивается солнцем, и оттого, когда оно играет по крыше и стенам дома, свет кажется зеленоватым и немного рыжим, красивым. Он плещется, словно тёплое молоко в кружке, играет, как пушистый котёнок-непоседа, который то прячется по углам, то выкидывает на середину комнаты клубок ниток – и так забавно, радостно за ним наблюдать.
А я тоже не сижу без дела. Сегодня надо будет идти наниматься в уборщицы – мне предложили эту должность. Без родителей сидеть долго в одиночестве не получится, надо работать. Хорошо хоть, комната есть, да и тётушка недалеко. Хорошо хоть, есть дневник. Хорошо хоть…
Одна – весь день, в незнакомом городе, посреди толпы.
На дворе XVI век.
Империя, которую впоследствии назовут Германской.
…Одна.
3
Дорогой дневник, вчера весь день я ходила по городу. Одна – впервые в жизни поняла, насколько. Чужие люди смотрят на меня – даже не в лицо, а на одежду. Мой старый, потёртый хлам, насколько ты выдал меня..! Руки опускаются, я даже не знаю, за что браться. Ясно ведь, я одета не по моде. Просто не могу – всю жизнь прожила в глубинке, куда мне до столичных модниц. Расфуфыренные франты под ручку со своими дамами презрительно ухмыляются, завидев мою свежесть лица. Неопытность меня выдает. Неопытность, точное слово. Неискушённость, непосредственность, простота… Бог знает, зачем тётушке вздумалось позвать меня сюда, заставить бросить родной дом. Оставить хозяйство. Оставить милые сердцу стены. Да и Альберт, соседний паренёк, всё убеждал остаться, хотя какое ему дело до меня. Тут всё-таки тётушка Матильда рядом. И я вроде как под её неустанным женским присмотром. Только сбагрили меня в эту чердачную комнатку размером с дупло, и сиди теперь, как на ветке, носа не высовывай. Радости только старое вишнёвое дерево, что поднимается к окошку – на него садятся птицы. Лето. Зной их не пугает, но они любят вечернюю прохладу. Я такая же. Не буду бояться трудностей. После кончины Па и Ма не стану себя убеждать, что жизнь сладка и прекрасна – она такая, какая есть, и идет так, как Небесам угодно. Только вот где моя дорога, где путь мой?
Одна. Под кровлей старого дома на окраине города, никакой не столицы. Одна. В свои 16 и уже сирота.
4
Элоиза, бодрее! Распрями спину, нечего сгибаться, как старая кочерга, ей-богу… Милый мой дневник, вчера я весь день плакала. С самого утра не задалось – и я послужила своей комнатёнке лучше, чем заправский осенний дождик над угрюмым лесом. Весь день проревела: вспоминала родителей, наши добрые игры с соседскими мальчишками, пока Альберт не стал окончательно задавакой. Овечек, мирно пасущихся на лугу, гусей… Всему этому нет места в городе. Нет места в моей жизни больше.
Время немилосердно. Оно забирает места и лица, словно стремительно несущийся ветер. И вот ты уже одна на холодном ветру – и непонятно, то ли свежо, то ли стыло. И точно пробирает до костей!
Мне не то чтобы многого хочется, но когда вот так остаёшься одна на этом человеческом морозе, то невольно начинаешь задумываться о собственном существовании. Некому больше за тобой следить, тебя кормить, поручать тебе такие радостные дела по дому, по хозяйству. И остаюсь я с немилосердным осознанием того, что сама за всё в ответе – за себя в первую очередь. Но каково двигаться в пустой комнатушке, где кроме тебя только подобие кровати? Страшно. Боже мой. Какая я несчастная, одинокая глупышка… Прости меня и помилуй.
Молитва – вот и утешение моё. Другого, видимо, мне и не осталось.
Ещё один день. Одна-одинёшенька, на всём белом свете. Одна.
5
Не ясно, пыль на улице стоит или это просто солнце играет сквозь дымку. Милый мой дневник, прошло несколько дней, а я так ничего и не записала в тебя, не поделилась ничем. Просто после сильных слёз иногда наступает горечь, такая пустота, что и слов-то не найдёшь. И сил, чтобы писать, точно не будет. Так и сидела, ревела, глупая. Как будто слезами можно что-то изменить.