– Дитя мое, ты проявляешь излишнюю горячность. Как ты можешь говорить такие вещи? – Она внимательно смотрела на меня, отмечая бледность и впалые щеки, худобу тела под монастырской одеждой.
На всякий случай я расчехлила свое последнее оружие, припасенное для такого момента.
– Мой отец хочет этого, – заявила я, и глаза матушки Софи округлились. – Так сказала мне тетя. Она утверждает, это он платит за мое обучение здесь. Он католик. И хочет, чтобы меня крестили. Так должно быть.
– Твоя тетя сказала это? – испуганно спросила преподобная.
– Это правда? – ответила вопросом я.
Матушка Софи не могла лгать. Но довольно долго молчала. Некоторое время перебирала четки у пояса, после чего сказала:
– Я знаю только то, что сообщила твоя мать. Твой отец попросил, чтобы тебя отправили сюда. Кто за это платит, я не выясняла. И нет, – добавила она, подняв руку, – я ничего о нем не знаю. Наше общение сводится к переписке.
– Но он мой отец. Мы не можем пренебрегать его желаниями.
Матушка раздраженно вздохнула.
– Однако отменить распоряжение твоей матери я тоже не могу. Сара, ты ставишь передо мной неразрешимую задачу! – воскликнула матушка Софи и, когда я сникла, а глаза мои увлажнились слезами, которые были всегда наготове в последние дни, добавила: – Если только ты сама не услышишь зов Господа. Если у тебя есть истинное призвание служить Ему, никто не сможет помешать тебе надеть монашеский плат. Ты будешь крещена и получишь Святое причастие. Такова будет воля Всевышнего.
– Я слышу его. Господь взывает ко мне! – горячо заговорила я. – Точно взывает.
Матушка Софи снова вздохнула:
– Есть ли у тебя призвание, невозможно решить за минуту. Это требует гораздо большего времени и раздумий. Многие девочки, приходившие к нам, думали, что хотят остаться, но по мере взросления мир начинал манить их. А перед искушениями мира, дитя мое, бывает очень трудно устоять.
– Не для меня. – Я вскочила на ноги. – Я хочу остаться здесь навсегда.
– Посмотрим, – закончила спор преподобная мать.
Я твердо решила доказать, что не отступлюсь.
Ни одна девочка в Граншане не была прилежнее. Я не пропускала мессы, надраивала полы в церкви и чинила одеяния, хотя очень плохо владела иглой. Расставляла цветы в вазах перед алтарем и готова была обрезать себе волосы для украшения статуй, если бы матушка Софи не запретила это.
Когда весна растопила изморозь на монастырских окнах и примулы высунулись из земли в саду, я заметила, что преподобная постепенно ослабляет оборону. Радость при виде столь искреннего выражения преданности Господу боролась в ней с нежеланием бросать вызов моей матери. Наконец в последние дни сентября, незадолго до моего двенадцатилетия, матушка Софи сообщила, что Жюли дала согласие на крещение. Почему мать изменила мнение, она не объяснила, но я подозревала, что преподобная обрушила