– Купорос? – подсказал Алтай.
– Ага, порос… – задумчиво повторил Юсиф. – В общем, как будто задушил её этот виноградник.
– Месть ряхмятли[2] мужа, не иначе, – заключил Алтай с иронией. – Я слышал, он её всегда недолюбливал. Но тот факт, что сынок – наркоман безработный, не облегчит дело его адвокату.
Остальные закивали, задумчиво разглядывая светлые костяшки домино, выложенные перед ними на столе. Алтай подумал, что костяшки похожи на маленькие белые шоколадки. В чайхане, к сожалению, к чаю подавали только сахар и твёрдую карамель, способную выкорчевать пломбы, поставленные даже самым добросовестным стоматологом. Воспоминания о временах, когда он ещё готов был с радостью жевать эти противные конфеты, когда не было реставраций в игрушечных молочных зубах, потянули за собой другие, такие древние, что Алтай не мог понять, настоящие они, или это ему приснилось, или он сам придумал, что это ему приснилось, а оно и не снилось вовсе – сны свои он помнил плохо, с тех самых пор, как сходил в армию – и вот он уже сидит и, перестав следить за партией, вспоминает, как однажды в детстве бабушка отвела его к Хумар.
Итак, тётушка Хумар была известная на всю Кубинку – да что там, на весь Баку! – чопчи. Это значит, она зарабатывала на жизнь тем, что выдувала из хворых детей, приведённых к ней отчаявшимися родственниками, комки застрявшего в носоглотках сора – процедура с точки зрения отоларингологии вполне эффективная, но отнюдь не гигиеничная; а также «закрывала место чопа», что с точки зрения отоларингологии и здравого смысла – шарлатанство и выманивание денег у простаков. Пыл, с которым Хумар отдавалась делу, позволял ей извлечь из детских ртов иногда даже то, чего они туда вовсе и не клали, но всегда – что-нибудь сообразно сезону: ранней осенью – ошмётки яблок, поздней – комки гранатовых семян, а иногда даже тщательно пережёванные куриные кости. Клиентов на её сомнительные услуги находилось немало. Видимо, потому, что многим легче притащить ребёнка к целителю, чем следить, чтобы он не тянул в рот всякую гадость.
Однажды, когда четырёхлетнего Алтая необъяснимым образом настигли высокая температура и понос (а всех остальных в семье – не настигли), бабушка, распознав симптомы, отвела ребёнка к Хумар. Так и сказала, крепко взяв угрюмого Алтая за руку: «Сейчас пойдём к Хумар». Что такое «Хумар», мальчик не знал, однако слово его напугало. По дороге он дрожал и представлял себе разные ужасы, но Хумар оказалась всего лишь неопрятного вида женщиной с могучими волосатыми руками, торчавшими из цветастого сарафана так голо и вызывающе, словно говорили: «Вот, глядите, мы ничего не прячем в рукавах, и всё, что вылетит из вашего рта – настоящее». Этими самыми руками она принялась нещадно массировать горло Алтая, и это уже вывело его из терпения к тому моменту, когда она наклонилась, чтобы хорошенько дунуть ему в нос. Дело осложнилось запахом, а пахло от Хумар как от замоченной на ночь в раковине кастрюли из-под супа, и Алтай, до того дня считавшийся лёгким, спокойным ребёнком, вдруг со всего размаха пнул её ножкой в мясистую коленную чашечку и сбежал. Потом, у настоящего врача, выяснилось – в горле у него ничего не застряло, на самом деле он подхватил какую-то инфекцию, потому что бабушка кормила его немытым тутом с дерева…
Тема разговора не исчерпала себя и к полуночи, что неудивительно: поножовщина и странные происшествия с наркоманами на Кубинке – дело обычное, но вот растения-убийцы могли вдохнуть новую жизнь в криминальные хроники этой старой части города. Когда большинству участников собрания начали звонить возмущённые жёны, обсуждение пришлось прервать, и все поспешили по домам. Подняв воротник куртки и низко опустив голову (иначе холодный ветер дул в лицо, и можно было упасть в темноте в какую-нибудь яму), Алтай шёл домой и лицемерно радовался, что не женат и некому названивать ему на встречи с друзьями. Он жил в самом конце извилистого тупика, зажатого между осыпающимися до обнажённого камня одноэтажными домишками. При взгляде на эти строения посторонний наблюдатель мог бы вообразить, что в них живут очень бедные люди, но ошибся бы в большинстве случаев. Жители Кубинки были, скорее, упрямыми.
На подходе к дому Алтая встретило одно из прямых свидетельств этого упрямства: соседское мусорное ведро, перевёрнутое кошками, и содержимое ведра, разбросанное чуть ли не по всему переулку. Соседи и представители кубинской популяции кошачьих вели долгую бескровную войну, в которой главным оружием была непреклонная воля. Каждый день люди выставляли ведро, и каждую ночь кошки его опрокидывали. Никто и не думал найти для ведра другое место или хотя бы купить новое – с крышкой. Так и жили.
Ключ поворачивался туго, Алтай подумал, что пора бы сменить замок, да ещё и дверь покрасить – каждый, кто приходил к