Пусть отчаянья крик безголос
Дай мне гребень в последний раз
Распусти волшебство по плечам
Звездных бликов таинственных страз
Не хватает печальным очам
И в последний раз я хочу
Опуститься к твоим ногам
Я тихонько любовь прошепчу
Я дам волю своим губам
Я в последний раз изопью
Сладкий запах садовых роз
Осторожно губами сниму
Влагу райских вечерних рос
А потом мы – в последний раз!
Постоим с тобой на краю
И увидим как лунный топаз
Топит в море нашу мечту…
/Кузьма, 08.06.1990, 23:30, Белое Полнолуние/
Пролог
« …Гераклейский полуостров – это каменистое плоскогорье, полого спускающееся с с высот Сапун-горы к Чёрному морю. Он представляет собой изрезанный балками треугольный участок крымской земли, ограниченный Севастопольской бухтой и впадающей в нее Черной речкой с одной стороны, и Балаклавской долиной и Балаклавской бухтой, с другой. Имея площадь всего в сотню квадратных километров, Гераклейский полуостров всегда занимал значительное место в истории и экономике древних народов. Гераклейским стали называть его выходцы из Гераклеи Понтийской, основавшие Херсонес Таврический.
Многие исследователи задаются вопросом, чем же привлекала греков-переселенцев в древности эта иссушенная ветрами и солнцем малоплодородная земля? Ведь в Крыму много мест, гораздо больше приспособленных для организации сельскохозяйственных округов, так называемых хор, на которых возводились укрепления, усадьбы, выделялись наделы, устраивались сады и виноградники. Ответ очевиден: Гераклейский полуостров и особенно его юго-восточная часть – это место силы, о чем было известно не только грекам, но и населявшим Крым в догреческие времена таврам, и более древним народам…»
/ Из неопубликованной рукописи Е.С. Осинова «Крым. Места силы»/
1. Он
… Это был обычный майский солнечный день, из тех дней, что наконец-то прерывают затянувшуюся череду одинаково ветреных гераклейских будней и разливают в воздухе пьянящий аромат акаций, пробуждающий острое чувство приближающейся июньской неги и чего-то еще – неизведанного, манящего…
В чуть приоткрытые панорамные окна Южной лекционной аудитории накатывали жаркие волны мечтаний о летнем пляжном ничегонеделанье, об обжигающем дыхании раскаленного полднем золотого песка, ласкаемого и остужаемого белой пенкой веселого черноморского прибоя, о стройноногих девушках в изумительно смелых купальниках, грациозно плещущихся у берега…
Мой взгляд, не фиксируясь на начертанных мелом формулах, символах и схемах, сам собой соскальзывал с аудиторной доски, покрытой кривоватыми письменами Нафани, в сторону сияющих ослепительным ультрамарином стекольных провалов, уносился в переливающуюся перламутром морскую даль, пытался зацепиться за такую контрастную, и такую неуловимую линию горизонта.
Над горизонтом прозрачной розоватой пеленой собирались в нежные кучерявые соцветья облака, напитанные соленой морской влагой. Небо было удивительно глубоким, бесконечно высоким. В его синеве можно было раствориться, утонуть, пропасть…
Я чувствовал, что мое сознание постепенно обволакивается чем-то сладостным, тягучим и томным, мысли начинают течь все медленнее, монотонный голос преподавателя удаляется все дальше, становится тише, неразличимее…
И вдруг…
Нет-нет! Все было не так.
Это не был обычный майский день. Это был один из тех дней, что вдруг взрывают затянувшуюся весеннюю череду одинаково ветреных и колючих гераклейских будней и разливаются в ставшем вдруг парным воздухе пьянящим ароматом акаций, который оглушает неожиданно возникшим ощущением близости июньской неги и чего-то еще – неизведанного, желанного и немного опасного…
Грянуло с утра ослепительное солнышко, по-летнему пахнуло жарой и праздником, отбило все желание зубрить лекции и готовиться к экзаменам. Потому что весна, потому что скоро прогреется море, потому что девчонки сменили серые и скромные зимние одежды на вызывающие короткие юбки, потому что… Да потому что такой сегодня день!
…День выдался необычным с самого утра.
Выходя из подъезда, я столкнулся нос к носу с тетей Шурой – противной и злобной соседкой с третьего этажа. В любом доме, да, пожалуй, и в любом подъезде есть такая тетя Шура – одинокая, вредная и злоязыкая кошатница (или наоборот, кошконенавистница – среднего не дано), которую хлебом не корми (или что там едят старые ведьмы), но дай каких-нибудь мерзостей на соседей наговорить, да гадостей дворовым детям нажелать.
Ну, так вот. Сталкиваюсь я в подъезде, как уже сказал, нос к носу с тетей Шурой, и только собрался мысленно ощетиниться, как та, прижав к плоской груди непонятно на какой помойке подобранного взъерошенного котенка с безумными дикими