Чем ближе конец, а он, уверяю тебя, близок, тем сильнее напряжение. Порою так и бросился бы в водоворот борьбы Колчака с большевиками! Так все надоело. Особенно с утра и до вечера думать о жратве. Люди начинают с ума сходить от этой вакханалии. Это же надо: за фунт творога – 100 рублей! Мясо – 40 рублей. Мануфактура —500! Туфли дамские – 1000–1500. Разве хватит денег даже малосемейным? Мне же с моими женщинами – и говорить не приходится. Так дальше продолжаться не может. Я уверен, скоро на помощь Колчаку придет само население.
Доктор встал из-за стола, потер руки. Подошел к окну, назидательно взглянул, словно кому-то невидимому собирался внушить весьма важную мысль, взял с блюдца кусочек жмыха, положил за щеку и вернулся к письму:
Меня интересует теперь, дорогой мой Пано, кто из нас – вы или мы – скорее уйдет из-под власти большевиков? Ведь у вас там скоро должны разыграться события. Польские легионы, подкрепленные немцами, вот-вот начнут наступление и прогонят красных. Около Питера тоже зашевелятся.
А Колчак идет не останавливаясь. К тому моменту, когда получите письмо, Вятка, Казань, Самара, наверное, уже будут взяты. А там – на Москву! Говорят, что к Петрову дню Колчака ждут в Москве.
Поставив подпись, доктор задумался, потом окунул перо в чернила и сделал приписку:
P.S. Сейчас узнал интересную и в то же время кошмарную вещь: бутылка спирта стоит 1600 рублей! А сколько мы их с тобой когда-то выпили?
Запечатав письмо, доктор решил немедленно лично отнести его на почту, а заодно и прогуляться. Он сделал приличный крюк, дойдя до Троицкой церкви, ансамбль которой обычно услаждал его эстетическое чувство, сверил собственные часы с часами на колокольне и собирался уже отправиться дальше, когда увидел, что у дома отца Федора стоит груженная скарбом телега и ребятишки дьякона выносят на улицу клетки с птицами. Потехин подошел, поздоровался. Супруга дьякона, матушка Галина – маленькая улыбчивая женщина, держала на руках младшего, трехгодовалого ребенка.
– Неужто покидаете нас? – удивился доктор. Старший сын отца Федора, Дмитрий, выносил и укладывал на телегу вещи.
– Уезжаем, – кивнула женщина. – Батюшке предложили храм принять в Закобякине, дом просторный выделили, вот и уезжаем. А Митя остается, не хочет с нами ехать. Большой…
Отец Федор что-то наставительно внушал «большому», а младшие тащили клетки с птицами куда-то в сторону берега.
– Как же это вы так решились? – обратился Потехин к дьякону. – Нам будет вас недоставать…
– Тяжело, Семен Николаевич, стало при таком семействе большом кормиться-то. Все ж в селе-то, думаю, полегче будет. Село-то зажиточное, авось не пропадем.
– А я так думаю, причина-то в другом, батюшка… – проговорил доктор тем тоном, каким обычно говорил с пациентами. – Притесняют, наверное, нынешние? Церковь-то теперь вне закона оказалась?
– Не без этого, – уклончиво ответил отец Федор, наблюдая, как дети пытаются выпустить птиц. Птахи, взлетая и паря над Учей, тут же возвращались и кружили над головами детей, ища свои клетки. – Я так себе думаю, Семен Николаич. Чтобы выжить в этой круговерти, священнику безопасней перебираться периодически с места на место. Пока присмотрятся к тебе, пока привыкнут… Подкопаться не успеют, как ты уже собрался и поменялся местом с соседом.
– Вот какая у вас, батюшка, теория интересная… – удивился доктор и задумался.
– Унеси клетки, Ариша, – крикнул дьякон дочери, – они покружат да и улетят!
– И все же, я думаю, зря вы торопитесь, батенька мой. Сдается мне, все это скоро кончится, вернется на круги своя. Что ж торопиться-то, с насиженного местечка срываться? Все будет по-старому, помяните мое слово!
Дьякон не ответил, снова обратился к детям, а потом стал делать знаки птицам, будто те могли его понять.
– Летите, глупые, чего вы? – говорил он, взмахивал руками и показывал в сторону леса, где, вероятно, он их ловил.
Доктор догадался вдруг, что момент прощания со своими птахами для дьякона важнее, чем беседа о политике. Доктор попрощался и отправился восвояси. К дому дьякона тем временем подъехала вторая подвода, и в молодых парнях-возчиках Потехин узнал братьев Кругловых. Увидев доктора, братья сняли картузы, поздоровались.
– Что же, вы теперь извозом кормитесь? – поинтересовался доктор, вспомнив, что у Круглова отобрали чайную с постоялым двором.
– Точно так-с, – лаконично ответил старший сын Круглова.
– Ну-ну, – задумчиво проговорил доктор и направился к площади, чтобы опустить письмо в ящик.
Примерно с неделю после отправки письма доктор находился в некотором боевом, приподнятом состоянии, которое замечали все его немногочисленные подчиненные.
Доктор объявил собрание и в ожидании персонала мурлыкал себе под нос мотивчик из оперы «Жизнь за царя».
Когда все собрались, он, потирая руки, будто намереваясь объявить что-то необыкновенно приятное, многозначительно проговорил:
– Ну-с,