Искренне не наш. Анна Толстова

х коллекционеров впервые показывают в России. Сам Сесил Битон (1904–1980) приезжал в СССР в середине 1930-х – его второй приезд в Россию тоже проходит в не самой благоприятной идеологической обстановке

      В элегантной даме с экзотической связкой сушек на руке, не слишком элегантно привалившейся к «почтовому ящику №79», трудно узнать Эльзу Скьяпарелли – в ее компании Сесил Битон, как все порядочные модники того времени, а дело было поздней осенью 1935-го, приезжал в Советскую Россию, посмотреть Москву и Ленинград. Еще на выставке есть его «советский автопортрет» – он присел на скамейку в какой-то заснеженной аллее, одетый в нечто русско-зимнее, словно статист из «Жизни за царя» (судя по битоновскому дневнику, оперно-балетные впечатления были самыми приятными в той в целом неприятной поездке в идеологически чуждую ему страну, утомившую его перманентной пропагандой и слежкой). А его фотографий Москвы и Ленинграда нет, и слава богу: их немного и они банальны – и потому, что под присмотром бдительных интуристовских гидов трудно было снять что-то оригинальное, и потому, что он тогда еще толком не пробовал снимать на улице.

      Улица появится у Битона только в годы Второй мировой – он служил военным фотографом, и в битоновских биографиях любят писать, что, когда на обложку журнала Life попала его «Эйлин Данн в детском госпитале» – трехлетняя кроха с забинтованной головой смотрит на фотографа из больничной кроватки, растерянно прижимая к себе тряпичного мишку,– американцы стали склоняться к тому, чтобы вступить в войну (правда, Перл-Харбор тоже был веским аргументом). Военным снимкам отведен целый раздел, и начинается он с портрета Гертруды Стайн с собачкой. Объявление войны застало Битона на юге Франции, он гостил у Гертруды Стайн и Алисы Токлас – в опубликованных мемуарах на основе так, кажется, полностью и не опубликованных дневников Битон, вообще-то посредственный литератор, вдохновляющийся, лишь когда надо подпустить яду по поводу кого-нибудь из своих звездных приятелей, дизайнерским глазом оглядеть стильный интерьер или режиссерским описать эффектную мизансцену, ехидно рассказывает, как легкомысленная оптимистка Стайн поначалу отказывалась верить в серьезность происходящего. В начале войны Битон много снимал на улицах разбомбленного Лондона. Оставаясь скорее равнодушным к радикальному экспериментаторству фотоавангарда и лишь изредка прибегая к его формальными находками – от дадаистского коллажа до поп-артистской серийности, в дни блица он вдруг проникся каким-то нутряным, бессознательным сюрреализмом, фланируя по родному городу в поисках эффектных фактур и текстов вроде оторванной головы манекена на руинах Музея мадам Тюссо. В 1942-м его отправили в Северную Африку, оттуда его маршрут лежал на Ближний Восток, в Иран, Индию, Китай – кому война, а кому увлекательный вояж, в которых и проходила его мирная жизнь. Пожалуй, самой битоновской здесь оказывается фотография 1941 года «Курсантка женских вспомогательных военно-воздушных сил на параде в Шропшире»: красивая девушка, природная грация, благородный профиль, хрупкая стройная фигурка, стильная форма с иголочки сидит, как на манекенщице, хореографическая выправка и поза – впрочем, кто только не сравнивал парады и балеты. И все же бартовским punctum’ом в этом снимке служит даже не балетный апломб курсантки, а упирающаяся в ее плечо согласно какому-то милитаристскому ритуалу рука неизвестной, обрезанной рамкой кадра,– маникюр ее совершенно безупречен.