Нет, тебе я и не предлагаю. Молодежь нынче пошла… не курят, не пьют… А я подымлю. Ты на меня посмотри – такая бабка, как я, должна курить. Лучше папиросы, но я терпеть их не могу. Еще с войны. Да не пучь ты глаза, не с той войны! Думаешь, у нас, кроме Великой Отечественной, войн было мало?
Так вот, почему я тебя слишком вежливым назвала. Хочешь знать? Алексей Палыч хотел поскандалить. И когда он тебе начал выговаривать, что купюры все больно новые, видать – фальшивые, он это не от маразма. Поговорить ему хотелось. Поругаться немножко. Не со зла. От одиночества. А ты сразу извиняться, предлагать деньги поменять… Не этого он хотел. Знает он, что деньги правильные. Он на Гознаке работал. Поваром в столовой. Но все равно фальшивую купюру на раз отличит. Надо было с ним немножко поспорить. Поругаться. Не так, как я стала, ты все-таки молодой, незнакомый. Вежливо. А потом уже дать ему другие купюры. Понял?
Пенсию людям разносить – это тебе не газеты в ящик сувать. Ты для этих стариков да инвалидов – собеседник. Редкий гость. Порой единственное лицо, что они за день видят. Почему они на карточку не хотят пенсию получать? Да потому, что ты пришел – день интересный стал. Если еще парой слов перекинешься, пошутишь, о здоровье спросишь… Дети? А что дети. Дети взрослые. Внуки взрослые. Правнукам неинтересно с ними. Хорошо, если бабка может еще пирожков напечь, на пирожки и правнуки зайдут иногда… а так все планшет да интернет…
Участок у меня большой, а стариков-то немного. Молодой участок. Вот в центре – там к вечеру ноги не держат, еще и дома бывают без лифтов. А здесь все молодежь больше, лет по сорок… смейся, смейся. Это в семнадцать лет всем смешным кажется. Мы уже почти все с тобой прошли, все я тебе показала, одно только дело осталось, но тут надо духу набраться. Уж извини. Бабка снова покурит. Бабка старая, ей никто не указ. Вон там, кстати, я живу. В том доме, высоком. Второй подъезд, пятый этаж, квартира сорок шесть. Лифтов целых два. Через месяц туда мне пенсию принесешь. Ты, кстати, с чем пирожки любишь? «Со всем» – не считается. Ладно, запомню, если склероз не одолеет. К обеду мне пенсию приноси, чаю попьешь с пирожками… Ты спрашивай, я ведь вижу, хочешь спросить что-то. Не стесняйся. Ты теперь почтальон, а у нас свое тайное братство, я тебя еще знакам секретным научу… Ой, ты бы сейчас себя видел! Шучу я, шучу. Нервничаю, потому и шучу. Ну, спрашивай.
Почему так девочка смотрела… Маленькая, вот и смотрит. Мы же не пенсию принесли. Мама ей не говорит «алименты», мама говорит «денежки от папы». Она прошлый год спрашивала: «А папа сам не придет?» Теперь перестала. Но выходит и смотрит. Вот почему мама ее не хочет на карточку денежки, почему приносить просит, не знаю. Может, для того, чтобы девочка выходила и смотрела. Вот так вот…
Последняя? Да, последняя пенсия осталась. Это Екатерины Герасимовны. Она учительницей была, долго на пенсию не уходила, потом ушли. Ну, как ушли, так почти сразу… и года не прошло. Забывать все стала, по утрам выходила – и в школу… ее иногда назад отводили, а иногда у забора стояла до вечера. Екатерина Герасимовна вчера умерла.
Ну и что? Умерла, да. Информация неофициальная, надо понимать. Поэтому пенсия выписана, надо идти. Вот этот дом. Восьмой этаж. Пойдем потихоньку.
Да, точно. Вчера вечером скорая приезжала.
Нет, надо идти. Сам поймешь, надо. Это недолго.
Звони, так положено. Никого там нет. Родственники с утра были, рылись в пожитках, вдруг что ценное у бабки. Ну, это правильно, нечего так кривиться. Ей уже не нужно. А им жить. И хоронить. Она скромно жила, может, что и отложила на похороны.
Еще раз звони. Положено.
Ну вот, никого. Убедились. А теперь пешком, хорошо, что на восьмом жила, а дом девятиэтажный, у меня вот хуже – этаж пятый, дом в восемнадцать этажей… Нет! Вверх, вверх идем. Да, уверена. Почти. Идем. Нет, нам не к соседям, нам на крышу.
Ну конечно, замок! Сейчас везде замки. Может, и правильно, а то ребятишки любят по крышам лазать. Видишь – открыт. Нет тут ничего странного. Если б, не дай бог, в подвал… тоже открыто было бы.
Давай, лезь первым. Нечего тебе старухе под юбки заглядывать. Лезь, не оглядывайся. Нам недолго. Ох, как колени-то болят от этих лестниц, зачем я, дура старая… Не стой ты столбом. Подвинься.
Ну что ты стоишь-то, рот разинул? Да, это машина. Да, старая. Как я. «Москвич» четырехсотый. «Почта СССР». Раритет? Нет, просто рухлядь. Как я. Почему водителя нет? А ты часто на крышах машины с водителем видишь? То, что он в воздухе висит, крыши не касается, – тебя не смущает?
Ничего. Ничего-ничего. Ты ведь даже не упал и не убежал. Так, зашатался малость. Нечего извиняться. Нам туда. Нам съездить надо. Пенсию отвезти. Ты понимаешь, там, конечно, деньги им не нужны. Только старики – они не сразу это понимают. Видать, нельзя им сразу в разум прийти или в то, что там у них заместо разума… Нервничают они, пугаются. Пенсию ждут. Этот день-то все они ждут, все помнят. Я потому с тобой и вышла, ты для нее человек незнакомый… Не бойся. Мы быстро съездим и вернемся.
Нет. Ничего ты не запомнишь. Вот как будем садиться в машину и как выходить – это останется. И