Всем, кто считал или считает себя невзрачным, заурядным и ничем не примечательным.
Вы неповторимы и прекрасны своей неповторимостью
Пролог
1817 год
Если отец Хью и научил чему-нибудь своего сына, так это сохранять хорошую мину при плохой игре.
К несчастью, о том, насколько плохи его дела, Хью узнал лишь после смерти своего родителя. Ничто, как говорится, не предвещало беды. Джошуа Деверо, шестой граф Гастингс, по всеобщему мнению, ходил у судьбы в любимчиках. Никакие козни врагов или происки злоумышленников не могли испортить ему настроение. Постоянно доброе расположение духа, прекрасно подвешенный язык и незлобивое остроумие снискали ему расположение и тех, кто был ему ровней, и тех, в чьем покровительстве он нуждался. Ему снисходительно прощали то, что не прощалось другим. Джошуа благоволили и стар, и млад. Легендарный бонвиван и весельчак, он сумел найти путь к сердцу своего сурового – самых строгих правил – деда и экономного (чтобы не сказать прижимистого) отца. В то время как его достопочтенные предки, считавшие своим священным долгом преумножение семейного богатства, женились исключительно на наследницах с богатым приданым, Джошуа не только женился по любви на красивой бесприданнице, но и добился родительского благословения на этот брак. К тому же графский титул и родовые поместья вкупе со всем прочим богатством достались Джошуа в то время, когда он был еще молод, хорош собой и полон сил. В общем, Джошуа Гастингс не зря считался едва ли не самым удачливым наследником во всей Британской империи.
Хью, сын Джошуа, вырос с сознанием того, что ему очень повезло с отцом – повезло, как никому другому. У Хью, в отличие от большинства молодых людей его круга, были самые теплые отношения с родителями: и мать, и (что было очень большой редкостью) отец вплотную занимались его воспитанием. Хью был с рождения окружен родительской любовью. Его мать неизменно была добра и нежна с ним, но отец был еще и умен, отважен, ловок и никогда не выходил из себя. Если мать бранила Хью за шалости, нередко заливаясь при этом слезами, то отец, лишь похлопав сына по плечу, уводил его погулять по живописным окрестностям. «Что сделано, то сделано, – говорил Джошуа. – Что толку себя казнить? Выше нос – и вперед».
Лишь после смерти отца Хью открылась горькая истина: добродушие и добродетель отнюдь не одно и то же. Джошуа очень любил свою жену и детей и ни в чем им не отказывал. Джошуа и себя ни в чем не ограничивал и не учил разумной экономии своих домочадцев. Хью воспринимал как должное то, что в будущем он станет хозяином обширных поместий, но Джошуа не считал нужным учить сына вести гроссбух, сводить дебет с кредитом – и даже ни разу не показал, как это делается. Все знали, что граф не отличается бережливостью, не осуждая, впрочем, его за мотовство, но об истинном – и весьма плачевном – положении вещей стало известно лишь после его смерти в возрасте пятидесяти восьми лет от несварения желудка, если верить заключению домашнего доктора.
Однако же, как два дня спустя заключил Хью, в могилу отца свело скорее чувство вины. Джошуа, в отличие от своего отца, деда, прадеда и прочих предков, накапливавших богатство, довольствуясь малым, умел лишь тратить накопленное. И он, увы, промотал все – включая приданое дочерей и вдовью долю наследства. Джошуа не только не предпринял ровным счетом ничего, чтобы сохранить доставшееся ему богатство, но и щедро одаривал всех своих друзей, давал взаймы без расписок, не требуя возврата, приобретал произведения искусства, не озадачиваясь их подлинностью, а также делал баснословные ставки на бегах и за карточным столом. И так продолжалось до тех пор, пока от одного из самых больших состояний в Британии не осталось ровным счетом ничего. О том, что шестой граф Гастингс банкрот, не знала ни одна душа.
– Хорошая новость состоит в том, милорд, что проценты по кредитам не слишком высоки, – добавил поверенный в делах отца. Слабое утешение, однако!
Сжатые в кулаки пальцы Хью успели онеметь за тот час, что мистер Сойер, поверенный отца, вводил его в курс дела.
– Выходит, я владею роскошным поместьем, но на его содержание у меня нет ни фартинга? – пробормотал Хью.
– Сказано весьма резко, но, по сути, так оно и есть, – немного поколебавшись, ответил мистер Сойер.
Хью разжал кулаки и, растопырив пальцы, уперся ладонями в стол – в прекрасный стол, сработанный скорее всего самим Томасом Чиппендейлом по заказу деда Хью, пятого графа Гастингса. Дед старался приобретать вещи только высшего качества. Хью страшно хотелось выругаться, но он лишь спросил:
– Какая часть поместья является майоратной?
– Все ваше поместье целиком и полностью заповедное, – повеселев, сообщил поверенный. – А все документы, подтверждающие ограничительные условия наследования, в полном порядке.
– Из чего следует, что я не могу ни пяди своей земли продать, – со вздохом заметил Хью.
Мистер Сойер замялся и промычал нечто невразумительное, но тут же с оптимизмом добавил:
– Зато вы молоды, полны сил и, уж простите за откровенность, хороши собой. В нашей стране найдется немало