Они все и есть . . .
С миру по сосиске
В один из дней ужинал Иван-Царевич манной кашей без комочков, без пенок, не густой и не жидкой – её ложкой подцепишь, саму ложку перевернёшь и каша, как густой мёд, в тарелку медленно стекает. С вареньем каша была, с клубничным, с домашним!
Не царское это дело – самому ложкой работать. Вот Иван-Царевич рот открывает, а кашу ему туда верные подданные вливают. Жмурится от удовольствия – вкусно!
Вдруг, краем глаза замечает – мелькнула какая-то тень за окном. Повелевает тут же Иван-Царевич властным жестом себя к окну поднести, а там – зверь невиданный: глаза – круглые, нос – сердечком, усы топорщатся, хвост – длинный! Сам зверь – белый в чёрных пятнах, а одно чёрное пятно даже на глаз и пол носа наползло – как пиратская повязка.
Не выдержал тут Иван-Царевич, сам на ноги вскочил, к другому окну подбежал, занавеску отодвинул, а зверь – уже там!
Прижались Иван-Царевич и неведомый зверь нос к носу через стекло и разглядывают друг-друга.
– А ну, назови себя! – повелевает Иван-Царевич.
– Кошка я. Матильдой меня зовут. От соседей к вам пришла. Заблудилась я, проголодалась, замёрзла…, – а в глазах у кошки – такая тоска!
Распорядился Царевич порезать Матильде кружок варёной колбасы маленькими кусочками. Затем ещё один, и ещё. А сам сидит, наблюдает.
Когда же Матильда пятую порцию умяла, Мама Ивана-Царевича не выдержала – дверь в сад открыла и впустила кошку в тёплую комнату.
– Кисонька, бедненькая, не кормят тебя дома что-ли? А может ты дом перепутала – дома ведь один на другой так похожи?! – Мама не могла спокойно смотреть когда кому-нибудь было плохо.
“Бедная кисонька”, видимо, только этого и ждала! Она быстро прошмыгнула в дом и прямиком направилась к холодильнику. Усевшись прямо напротив него, она стала смотреть на холодильник, наверное, самым жалобным взглядом, который только сумела из себя выдавить.
К великому удивлению и разочарованию Матильды, Мама совсем не обратила внимания на печальные взгляды кошки. Она лишь почесала “кисоньку” за ухом, потом одела Ивана-Царевича, накинула на себя куртку, взяла Матильду к себе за пазуху и пошли они эту черно-белую красавицу соседям возвращать.
Дверь им открыла соседская Мама. Взяла она кошку на руки и улыбнулась:
– Ну что вы! Вовсе она не потерялась! Куриной печёнки наелась, на подушке выспалась и пошла по соседям лакомства выпрашивать!
А кошка у соседской Мамы на плече хитрые глаза щурит.
– Вы – не первые, кто нам её приносит. Вот ведь, изобретательница! У одних соседей колбасы выпросит, у других – сосиску, у третьих – даже собачьим кормом не побрезгует! И куда только всё девается– всё равно ведь остаётся худой и взъерошенной?! Небось, если бы щеки выросли, то уже не жалели бы её все так! Не обижайтесь на неё, пожалуйста! – потрепала соседка кошку по загривку.
Но Иван-Царевич совсем на Матильду не обиделся. Он, вообще, очень добрый был Царевич, хоть и капризный немного – самую-самую малость. Больше того, теперь каждый раз, ужиная, он ждал, когда соседская хитрюга придёт. И вот, как только появляются за оконным стеклом круглые глаза и уши торчком, Иван-Царевич тотчас же Маме на холодильник показывает – мол, выдай колбаски просительнице. А сам в тоже время свой стул поближе к окну пододвигает – чтобы ему Матильду было видно.
Так они и ужинают – Иван-Царевич манной кашей, а смекалистая кошка варёной колбаской.
Немецкий Герцог
Серым и пасмурным вечером некогда отчаянно-рыжая осень, изрядно побледневшая от многих дождей и печали, поседела и стала зимой.
Иван-Царевич уткнулся носом в холодное оконное стекло и смотрел в сад.
В целях экономии электричества в посёлке старались при каждой возможности уличные фонари не включать. Полнолуние, как раз, было одной из таких возможностей. При полном отсутствии электрического освещения на улице, тем не менее, было светло, почти как днём! Иван-Царевич про себя подумал, что о таких явлениях, как это, скорее всего и говорят: “Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”.
Тёмные предметы были темнее, чем при солнечном свете. Тени были гуще и глубже, а светлые поверхности, отражавшие сияние полной луны, наоборот, казались светлее, чем они выглядят днём, и, как будто, даже светились сами. Лунный свет струился с неба перламутром и окутывал всё, что встречал на своём пути, легчайшей и прозрачной шалью из искрящейся органзы.
Деревья, камни, сухая трава – всё покрылось инеем, и в кристально чистом холодном воздухе все посеребрённые лёгким морозцем предметы сверкали, как драгоценности. Казалось, что если ветер вдруг качнёт ветки, то они зазвенят маленькими хрустальными колокольчиками. Это было волшебство! И, в довершение всей этой сказки, неожиданно, как по взмаху волшебной