Пространство книги охватывает страны и города; переживания героини, получившей смертельный диагноз, временами удивительным образом пересекаются с идеями русского космизма, озвученными гениальным философом Н. Ф. Федоровым, и христианскими догмами, воплощенными в Новом Завете.
Умение героини летать – это не физическое свойство телесной оболочки, а состояние души, которого страх смерти способен ее лишить. И вот глава за главой, страница за страницей перед читателем разворачивается борьба за полет, сражение со смертью, даже не физической, но духовной, падения и взлеты страдающего существа, жаждущего любви и стремящегося летать. Ибо Бог есть любовь, и Бог есть полет. И все мертвые живы. И все живые бессмертны.
Говорят, страданиями душа растет. Героиня Полины Брейтер, шаг за шагом преодолевающая первобытный ужас живого существа перед бездной смерти, детский страх неизвестности и слабость болезни, ночные кошмары и чувство вины и потерь, доказывает этот постулат, начиная с первых страниц книги и заканчивая фразой: «Все хорошо, Господи. Все хорошо».
От автора
Эта книжка написана для тех моих сестер и братьев, которых я никогда не увижу и никогда не узнаю, потому что рассыпаны мы то ли в пространстве, то ли во времени. И все же я чувствую их родство и тихо шепчу им свое «ау» в тайной надежде, что хоть кто-то из них услышит его, как услышали те немногие близкие по духу, с которыми выпало мне счастье встретиться.
Я хотела бы выразить свою безграничную благодарность вдохновительнице и первому читателю «Октавы» Наталье Бернадской. Благодарю ее за постоянную заботу, за терпение и поддержку, за неизменную веру в меня, за чуткий слух к «четвертому измерению», за умение слышать несказанное. Без ее действенного дружеского участия не было бы этой книги.
Хочу также поблагодарить Марину Адамович и Татьяну Чернышеву, идеальных читателей этой повести, которые не понаслышке знают о мирах, сотканных из слов, о реальности слова и магических формах его влияния на мир.
Октава
Посвящается памяти Бориса Алексеевича Чичибабина, которого считаю своим духовным наставником, который вел меня и учил жить в Главном, терпеливо отвечая на мои «детские» вопросы о Боге, о добре и зле, о жизни и смерти, о путях человека и человечества.
Здесь все меня переживет, Все, даже ветхие скворешни, И этот воздух, воздух вешний, Морской свершивший перелет. И голос вечности зовет С неодолимостью нездешней, И над цветущею черешней Сиянье легкий месяц льет. И кажется такой нетрудной, Белея в чаще изумрудной, Дорога не скажу куда…
Пролог
Доктор ушел, а во мне продолжают звучать его подбадривающие слова о том, что еще ничего неизвестно; о том, что современная медицина способна на чудеса, хотя иногда не справляется с простым насморком; о том, что старое больное дерево может долго скрипеть, тогда как молодое и здоровое неожиданно падает… Он уже садится, наверное, в машину, а я все еще слышу его профессионально-утешительные фразы. Он уже едет к следующему больному, медленно забывая обо мне и переключаясь на того, следующего, а я все не отпускаю его, все пытаюсь услышать в его ласковом равнодушии только ласку, а равнодушие отбросить; все объясняю самой себе, что врач не может сочувствовать всем каждый рабочий день, каждую рабочую неделю, год, годы…
Лежу на правом боку и смотрю в зеркало возле кровати. Смотрю в него, а из него на меня смотрит женщина. Она тоже лежит, и глаза у нее печальные и вопрошающие. «Ты испугалась?» – спрашиваю я тихо. Она не отвечает, даже головой не покачала, только продолжает смотреть на меня так же печально и безотрывно. «Ты не бойся, – говорю я зазеркальной женщине, – это ведь с каждым когда-то случается. Сейчас моя очередь. Помнишь Машеньку, когда ей сказали? Она тоже испугалась тогда. Но не закричала, не заплакала, а вздрогнула и сказала: “Ну что ж, теперь осталось только умереть достойно”. Тогда была ее очередь. Теперь моя. У меня все будет, конечно, иначе…»
Зазеркальная женщина смотрит мне в глаза и молчит, а я смотрю в ее глаза. И так долго молча лежим мы, каждая в своем мире. О чем думает она? Я не знаю. А я о чем думаю?
Прелюдия
До – ре – ми – фа – соль – ля – си.
Эти названия нот знакомы нам с детства.
А начинались они в XI веке. В небольшом городке в Тоскане, неподалеку от Флоренции, бенедиктинский монах Гвидо Аретинский (Гвидо д’Ареццо) (990–1050) обучал певчих исполнению церковных песнопений.
Гвидо и придумал названия нот, которыми мы пользуемся до сих пор. Это был акростих молитвы к Иоанну Крестителю:
Utqueant laxis
Rеsonare