– И милосердие проявлено, – пробормотал Курт тихо; Нессель нахмурилась:
– Это к чему ты?
– Ни к чему. Справедливость – и милосердие. Их, как правило, выказать совместно весьма затруднительно.
– Знаю, это девиз Инквизиции, – буркнула Нессель неприязненно. – Мать рассказывала. Она мне об этих ребятах много рассказывала.
– И мало хорошего, я так понимаю.
– А что хорошего могла сказать о таких, как они, такая, как она?
– Однако пострадали вы не от них, – заметил Курт, и хозяйка отмахнулась:
– Не от них, так от их проповедей; какая разница. Они пичкают людей своими поучениями, а это все равно что науськивать, травить, как собак на зайца.
– К слову замечу, ты несколько отстала от жизни, – возразил он. – Сейчас все изменилось. За то, что ты умеешь вылечить зуб прикосновением руки, уже не арестовывают.
– Да, – признала Нессель нехотя. – Я слышала. Мне деревенские рассказывали. Намекали, что теперь я могла бы и выйти… Уверена, это – потому что им лениво таскаться в лес всякий раз, как я нужна. Хотят, чтоб под боком была. Чтоб позвали – и вот я.
– Так воспользуйся возможностью. Науськивать никто никого на тебя более не намерен, в тебе нуждаются; да и с пяток Петеров, я так полагаю, еще отыщется. Неплохая возможность наладить жизнь.
– Загробную, – возразила она мрачно, поднявшись, прошагала к окну и сняла с подоконника наполненную вязкой массой миску. – На, – подбодрила Нессель, установив нервно вздрогнувший всей поверхностью кисель перед Куртом и вручив ему ложку. – Трескай.
Остаток вечера Курт провел в постели, выслушивая краткие и довольно разрозненные повествования хозяйки о ее жизни. Вопросов он уже почти не задавал – Нессель, к человеческому общению явно не привычная, но столь же явно по нему стосковавшаяся, говорила теперь сама, все более подробно, многословно и охотно. Курт, слушая эти во многом знакомые и довольно типичные для всей Германии рассказы, прислушивался и к себе, отмечая с неудовольствием, что выздоровления придется ожидать долго. Какие бы похвалы ни расточали ему наставники и даже противники, сколь бы ни был уникален его необыкновенно стойкий организм, а все же пребывание на пороге смерти бесследно не прошло – голова при излишне резких движениях или долгом пребывании в вертикальном положении по-прежнему кружилась, в висках время от времени простреливала нездоровая пульсация, а в груди нет-нет, да и просыпалась вновь пусть слабая, но все же довольно ощутимая боль.
Поданное перед сном питье Курт принял, уже не переча и не споря, так же безропотно проглотил и очередную порцию омерзительно пресного бульона, и столь же безвкусное овсяное варево. «Зови, если что», – предупредила Нессель напоследок и, затушив свечу, удалилась за одну из дверей в дальней стене. В темноте осталась гореть лишь лампада на самодельном алтаре, на котором сегодня, поминутно оглядываясь на своего пациента, хозяйка