И Полиньяк[1] не с ней,
Она займет своих подруг
Забавой посрамней.
«Французские штучки» —
Скромней этой сучки,
Которая ждет кобеля,
Все шлюхи Парижа
На голову ниже
Законной жены короля.
Вот эту паскуду —
В короне покуда —
Мы выгоним вон из страны.
Пусть ведьмы к себе на шабаш приглашают
Любимую дочь сатаны.
Австрийскую квочку,
Испортив ей ночку,
К родне отвезет батальон.
А коль не захочет —
Нож повар наточит
И сварит отличный бульон.
Вот такую милую песенку распевали на улицах Парижа в смутные дни и ночи 1789–1793 годов, до тех пор, пока «красный революционный повар» не наточил-таки свой нож… вернее, пока знаменитый парижский палач Самсон не опустил лезвие гильотины на нежную белую шею французской королевы Марии-Антуанетты. Она была приговорена к смерти Трибуналом, который называл себя олицетворением народа.
Народ ненавидел королеву-австриячку, как ее прозвали презрительно. Однако возникла эта ненависть не сама по себе. Королева была не зла – она была неразумна и легкомысленна, не более того. И ненависти не заслуживала. Ненавидеть ее научили народ два человека… О нет, вовсе не какие-нибудь замученные непосильным трудом ремесленники или крестьяне – два преуспевающих аристократа, проведшие жизнь в роскоши и безделье. Они носили высокие титулы. Один был кузеном короля, другой – его родным братом. Можно сказать, родственники королевы.
И вот такую родственную услугу они ей однажды оказали – предали ее на расправу черни, а заодно предали свой класс, свою страну… да и самих себя.
Как это произошло? С чего и когда началось?
Да с того самого дня 16 мая 1770 года, когда французский дофин, то есть наследный принц, Людовик, сын короля Людовика XV, взял в жены принцессу Марию-Антуанетту, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Принцесса была обворожительна. Голубые глаза, пепельные волосы, роскошный бюст (несмотря на юный возраст, ведь ей всего пятнадцать, а что дальше-то будет!), тонкая талия, легкая походка, а главное – сияющее, радостное выражение готовности к счастью на лице. Именно оно очаровывало куда больше, чем даже красота.
Принцесса всем полюбилась сразу. В Страсбурге глава магистрата из любезности обратился к ней по-немецки, но она прервала его:
– Не говорите больше по-немецки, мсье. С сегодняшнего дня я понимаю лишь по-французски.
Этими словами она покорила народ Франции. Ну да, тот самый народ, который через двадцать лет…
А впрочем, не будем забегать вперед.
Итак, Мария-Антуанетта, словно райская птица, спорхнула на плечо (выражаясь фигурально) французского принца – долговязого и сутулого, с приятным, но несколько унылым, хотя и, безусловно, аристократическим лицом, и, полное ощущение, начисто лишенного темперамента. В том, что молодожены – небо и земля, можно было убедиться при их первом поцелуе, происшедшем публично, когда красотка Туанетта только ступила из своей кареты на французскую землю. Встречавший ее дофин приблизился, они поцеловались. Причем принцесса покраснела, а он – побледнел.
Люди, знающие толк в любовных делах, обменялись понимающими взглядами. Ведь известно: если мужчина бледнеет при первом поцелуе с женщиной, толку от него в постели нет и не будет.
Впрочем, не требовалось быть знатоком любовной психологии и таинственных примет, чтобы угадать: избытком темперамента Людовик не отличается. Ведь у шестнадцатилетнего наследного принца еще не было ни одной любовницы! Какой кошмар! И даже на попытки придворных дам заняться его фривольным образованием (дело, кстати, при французском дворе обычное, да и не только при французском) он всегда отвечал не вежливым отказом (отказ был бы еще понятен, дама, скажем, не нравится, потому что у нее, к примеру, слишком духи резкие, талия не очень тонкая, а бюст не столь пышный, как хотелось бы, а цвет платья вызывает раздражение… да мало ли причин!), а полным непониманием того, что от него хотят.
– Принц безнадежен! – решили декольтированные педагогессы и отстали от него.
А между прочим, привить некоторый опыт юноше до того, как он взойдет на ложе к жене, совсем даже неплохо. Ведь иначе ей придется быть объектом его неумелых ласк, и кто знает, не отобьют ли они у нее вообще охоту заниматься любовью.
– Держу пари, наш Луи крошке Туанетте не понравится, – ухмыльнулся один из блестящих молодых господ, принимавших участие в венчальном обряде.
Стоявший рядом с ним кавалер облизнулся.
Третий вздохнул с робкой надеждой.
Первого собеседника звали Луи-Филипп-Жозеф, герцог Шартрский. Он принадлежал к роду герцогов Орлеанских, потомков знаменитого Филиппа Орлеанского, младшего брата, короля-солнце, Людовика