Куст бузины за оградой детсада,
Трех алкашей над вечерней прохладой,
Белый бюстгалтер, губную помаду
И победить таким образом смерть.
Вместо пролога.
Возвращение из тундры
Они подходили к городу с северо-востока, двое, он и она, оставляя по правое плечо огромные плоские пространства тундры, обманчиво-мирные, поблескивающие в малокровном сентябрьском солнце, словно стерня. Слева разворачивались и нехотя отставали мелкие лесистые сопки Талнаха с далекими копрами над изломами рудного тела. Мощно, полукругом в треть неба вспухшие впереди бурые горы так же медленно расслаивались на увалы и кряжи, из сизо-дымных, предгрозового тона предгорий обособлялись городские строения, вначале крупные, соразмерные контуру гор – прямоугольные блоки плавильных цехов с короткими мощными трубами, потом всё более и более мелкие.
Вспыхнула дымным столбом и застыла над городом, справа от гор, ажурная телевышка.
Он вышагивал впереди, с механической размеренностью, не медленно и не быстро, заложив пальцы за лямки рюкзака, будто в проймы жилета, привычно спрямлял путь между круглыми озерцами. При поворотах солнце золотило щетину на его молодом, ровно и глубоко загорелом, безучастном лице.
Девушка держалась позади, не приближаясь и не отставая, шагах в шести за ним и на шаг в сторону, точно бы ей мешали смотреть тусклые стволы мелкокалиберной винтовки и карабина у него за спиной. Она шла налегке, но подавалась вперёд, как если бы плечи ей ломила тяжесть поклажи. Обвисли и не в такт покачивались руки с напущенными на пальцы рукавами темно-красного свитера, выпростанного из-под черного рабочего ватника. Лицо её, маленькое, смуглое, пепельно-серое от изнеможения, казалось ещё меньше между прикушенным воротом свитера и надвинутым на глаза козырьком такой же темно-красной вязаной кепки.
Всё отчётливее прорисовывались впереди городские кварталы, плотной каменной стеной вытянутые на равнине к западу от заводов, дом к дому, торец к торцу, океанским пирсом на кромке тундры, и у них словно бы закладывало в ушах. Шум города, сам ещё неявный, постепенно скрадывал привычные для них звуки, оглушительно громкие, потому что это были единственные звуки в высокой пустой тундре: стук литой резины их сапог о камни и землю, хлюпанье на болотах, хруст подмёрзшего мха. И это ощущение нарастающей глухоты, на первых порах обеспокоившее его и заставившее несколько раз оглянуться, говорило о близости цели, о конце их пути надежней, чем явственно различимые уже тени между домами и солнечные просветы улиц.
Стоял сентябрь, предзимье. Выпал ясный, чистый, холодный день. Тесно было на тротуарах, людно и оттого празднично на сходах в тундру. В просторный пролёт поперечного сквозного проезда они вошли, завершая широкую дугу своего маршрута, и каждый, кому попадались они на глаза, невольно оборачивался в ту сторону, откуда они появились, как бы пытаясь найти исток их движения и тем самым понять, кто они, какой печатью отмечены их лица, в стёртости которых сквозило нечто большее, чем физическая усталость.
Оттуда, с северо-востока, подкрадывались к городу режущие циклоны, оттуда наползала полярная ночь, вымораживая дороги, оттесняя к югу караваны судов.
Словно бы острую знобкость близкой зимы принесли с собой в мирный осенний город эти двое, размеренно прошагавшие обочиной тротуара и скрывшиеся в дверях гостиницы, развёрнутой тяжелым фасадом на солнечный людный проспект.
Кого только не видывали в этом уютном фойе, тесном от аспарагусов и высоких китайских роз! С достоинством метрдотелей, с корректностью таможенников и с проницательностью, завидной для социологов, здесь каждый день быстро и безошибочно распределялись по шести этажам этого громоздкого старого здания пассажиры двух постоянных авиарейсов и всех дополнительных, включая теплоходные в короткие месяцы навигации: проектировщики, монтажники, заместители министров и сопровождающие их лица, субподрядчики, поставщики, учёные, фотокорреспонденты – весь разнокалиберный командированный люд, обычный для молодых, бурно развивающихся городов. И для каждого, кто бы ни подходил к черному пластиковому барьеру дежурного администратора, находилось (или вовсе не находилось), в полном соответствии с его значимостью, место в «люксах», «полулюксах», в номерах на двоих, на троих, на четверых и в общежитии на шестом этаже.
Лишь однажды затянутая в чёрный фирменный костюмчик дежурная допустила оплошность, приняв за известного полярного исследователя, приезда которого ждали со дня на день, облачённого в кожано-меховые одежды доцента Московской академии коммунального хозяйства, и поселила его в одноместном «люксе», хотя для него хватило бы обычного двухместного номера, даже без телефона. И в этот погожий осенний день именно ей досталось, услышав тройной стук дубовых дверей в тамбуре, а затем близкое, на мягком кресле возле барьера, звяканье железа о железо, поднять от рапортичек голову и увидеть этих двоих, от вида которых словно бы сквозняком полоснуло по открытому телу.
Им нужен был номер с ванной. Нужен! Да в таком виде вообще не заходили в гостиницу!