© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
1
Я – домашний, или семейный, врач. С половины девятого утра до часу дня принимаю пациентов. Без спешки. На каждого отвожу двадцать минут. Эти двадцать минут – моя визитная карточка. Где еще домашний врач станет нынче тратить на тебя двадцать минут? – говорят люди и рассказывают друг другу обо мне. Он принимает не слишком много пациентов, говорят они. Хочет каждому особо уделить время. У меня есть лист ожидания. Если кто-нибудь из пациентов умирает или переезжает, всегда можно позвонить по телефону, и на его место тотчас явятся пять новых.
Пациенты путают время и внимание. Думают, я уделяю им больше внимания, чем другие домашние врачи. А я просто-напросто даю им больше времени. Все, что мне нужно узнать, я вижу уже через минуту. Оставшиеся девятнадцать минут заполняю вниманием. Вернее, иллюзией внимания. Задаю обычные вопросы. Как ваш сын/дочь? Наладился ли сон? Не слишком ли много/мало вы едите? Приставляю фонендоскоп им к груди, потом к спине. Говорю: вдохните поглубже. Спокойно выдохните. Но по-настоящему не слушаю. По крайней мере, стараюсь не слушать по-настоящему. Внутри все человеческие тела звучат одинаково. В первую очередь, конечно, сердцебиение. Сердце знать ни о чем не знает. Сердце качает кровь. Сердце – машинное отделение. Машинное отделение только обеспечивает кораблю движение, но не задает курс. Далее: звуки внутренностей. Внутренних органов. Перегруженная печень звучит не так, как здоровая. Перегруженная печень стонет. Стонет и умоляет. Просит дать ей денек отдохнуть. Денек, чтобы вывести самые скверные шлаки. Сейчас-то она постоянно не успевает. Перегруженная печень похожа на кухню круглосуточного ресторана. Везде громоздится грязная посуда. Посудомоечные машины работают вовсю. Но горы перепачканных тарелок и грязных сковородок знай себе растут. Перегруженная печень уповает на передышку, однако ее чаяния никогда не сбываются. Каждый день в половине пятого, в пять (а то и раньше) надежда на отдых идет прахом. Если повезет, то сперва печень имеет дело только с пивом. В этом случае можно бóльшую часть работы свалить на почки. Но всегда найдутся такие, кому пива недостаточно. Им подавай продолжение: джин, водку, виски. Чтобы тяпнуть залпом сразу после пива. Перегруженная печень сопротивляется до последнего и в конце концов не выдерживает. Сперва становится жесткой, как слишком накачанная шина. А тогда достаточно небольшой неровности дорожного покрытия – и шина лопнет.
Я прослушиваю фонендоскопом. Надавливаю пальцем на затвердение прямо под кожей. Здесь не больно? Если я надавлю посильнее, печень разорвется прямо тут, у меня в кабинете. А мне это ни к чему. Жуткое дело. Кровь фонтаном. Ни один домашний врач не желает, чтобы пациент умер у него в кабинете. Дома – пожалуйста. У себя дома, посреди ночи, в своей постели. При разрыве печени они, как правило, даже до телефона добраться не успевают. «Скорая» в любом случае опоздает.
Пациенты записаны ко мне на прием с двадцатиминутным интервалом. Моя практика расположена в нижнем этаже. Они приходят с тростями, приезжают в инвалидных креслах. Некоторые страдают избыточным весом, некоторые – одышкой. Во всяком случае, по лестницам ходить уже не могут. Лестница для них – верная смерть. Кое-кто, конечно, попросту воображает, будто, стоит ему подняться на первую ступеньку, пробьет его последний час. И таких пациентов преобладающее большинство. Большинство людей ничем не страдает. Они охают и стонут, словно каждую минуту дня и ночи смотрят в глаза смерти, с тяжелым вздохом плюхаются в кресло напротив моего стола, – но у них ничего не болит. Я выслушиваю их жалобы. Вот здесь больно, и здесь, а иной раз боль отдает вот сюда, вниз… Я делаю заинтересованное лицо. А заодно что-нибудь корябаю на бумажке. Прошу их встать, пройти со мной в процедурную. Иногда прошу раздеться за ширмой, но редко. Человеческие тела и в одежде, на мой взгляд, зрелище не ахти. Ни к чему мне смотреть на части тела, которые всегда скрыты от солнца. Ни к чему мне кожные складки, где в тепле привольно размножаются бактерии, ни к чему грибок и воспаления между пальцами ног, под ногтями, ни к чему пальцы, что почесывают тут и там, скребут, пока не расцарапают до крови… Вот здесь, доктор, чешется особенно сильно… Нет, не хочу я смотреть. Притворяюсь, что смотрю, но думаю о чем-нибудь другом. Об американских горках в увеселительном парке, о зеленой драконьей голове, украшающей передний вагончик, народ вскидывает руки в воздух и вопит что есть мочи. Краешком глаза я вижу влажные пучки волос на лобке, красные воспаленные проплешины, где волосы никогда больше не вырастут, а думаю о самолете, который взрывается в воздухе, пассажиры, по-прежнему пристегнутые к креслам, начинают многокилометровое падение в бесконечность: холод, воздух разреженный, далеко внизу ждет океан. При мочеиспускании жжет, доктор. Будто вместо мочи иголки… Поезд взрывается у самого вокзала, космический челнок «Колумбия» распадается на миллионы обломков, второй самолет врезается в Южную башню. Вот здесь жжет, доктор. Здесь…
Что ж, одевайтесь, пожалуйста, говорю