Двери нужны были всем.
И так было всегда, все пятнадцать лет.
Викентий открывал дверь… и просыпался.
Он вставал, умывался, шел на кухню, где жена приготовила завтрак… В свои внезапно наступившие сорок пять лет он двигался по заданному кругу без остановок. Впрочем, иногда съезжая с него в отпуск на две-три недели, а потом снова возвращался.
И так было всегда.
Хотя нет, не всегда. Раньше Викентий работал на фабрике, производившей платяные шкафы. Но недолго. Как-то услышанная в далеком детстве фраза «скелет в шкафу» напугала его на всю жизнь. Где и от кого он услышал ее, к чему она относилась и какое имела значение, в детстве он не задумывался; но эта фраза засела в мозгу настолько основательно, что он даже перестал спать, со страхом глядя на шкаф, стоявший возле его кровати. И уже будучи взрослым человеком, не мог отделаться от мысли, что их предприятие производит шкафы для скелетов. Даже дома, открывая шкаф в своей комнате, он ожидал, что оттуда вдруг, гремя костями, вывалится чей-то скелет. Он убеждал себя, что шкафы делают не только для них, но и для одежды – все напрасно. Что это была навязчивая, глупая мысль, Викентий понимал, но отделаться от нее не мог. Поэтому, решив отгородиться от своего детства и шкафа со скелетом дверью, перешел в отдел продажи дверей.
Теперь он думал о дверях.
За пятнадцать лет работы в этом отделе он продал тысячи дверей. Он мог с завязанными глазами, на ощупь определить, из чего сделан образец; он чувствовал тепло и фактуру древесины межкомнатных, безразличную пустоту офисных, холодную надежность бронированных входных дверей.
Но он понимал: это чужие двери, в чужие миры.
Иногда на Викентия накатывало. Он вдруг останавливался посреди улицы и смотрел в небо. И чудилось ему, что он живет не свою жизнь, а какую-то чужую. Мимо шли люди, проезжали машины, а он стоял, устремив взор в небо, не двигаясь с места, не шевелясь. Ему казалось, что он нашел бы себя в чем-то другом, а этот мир был для него чужим миром неизвестно куда ведущих чужих дверей…
Постояв так минуту-две, Викентий шел дальше, как будто и не было этой остановки и неба тоже не было – одно движение по кругу и двери, двери… А он сам и не помнил этой остановки, словно проваливался во времени.
Каждое утро, перед тем как проснуться, он открывал дверь в реальный мир… и, позавтракав, отправлялся в офис.
Это случилось солнечным весенним днем, когда Викентий шел на работу…
На него внезапно накатило, хотя это всегда было внезапно. Он остановился, поднял лицо к небу… завизжали тормоза, водитель отчаянно крутанул руль влево и почти ушел от столкновения… но все же по касательной ударил Викентия… тот взлетел над машиной и, провернувшись в воздухе, словно тряпичная кукла, упал на мостовую.
Когда врач «скорой» сделал ему укол, Викентий на мгновение пришел в себя, увидев закрывающиеся дверцы «скорой помощи». От них веяло болью, страхом, отчаянием.
В себя он пришел только через месяц и только наполовину. Сознание его лишилось какого-то важного логического соединения с полушариями мозга. Врачи считали, что ему никогда не вернуться к прежнему состоянию продавца дверей – лучше и не стараться, – поэтому перевели на психиатрическое отделение безнадежно хронических больных, чтобы следить за прогрессом его выздоровления, на которое, впрочем, никто не рассчитывал.
Здесь, в тиши отделения, Викентий нашел себе занятие. Целые дни он стоял у окна и смотрел в небо, затянутое облаками, хмурое, или чистое и радостное – ему было все равно. И это уже не походило на провалы во времени. Врачи называли его состояние стагнацией и надежды на улучшение не предполагали.
Однажды в руки ему попали карандаш и лист бумаги, забытые кем-то из больных. Викентий поставил в углу листа точку, потом еще одну точку, запятую, минус… палку, палку, огуречик… и вышел человечек.
Это было неожиданно и странно, рядом на листе он нарисовал еще человечка, домик, самолетик… С тех пор Викентий стал рисовать все, что приходило в голову, врачи поощряли увлечения больных и давали бумагу и карандаши. А он рисовал самозабвенно, рисунки его усложнялись, приобретая отточенность, осмысленность и глубину. С каждым днем он рисовал все лучше. Зарисовывал жизнь больницы, ее пациентов, пейзажи за окнами, сценки в столовой… все, что видел. Но обязательно на каждом рисунке присутствовала одна деталь, не из реальной жизни, из подсознания Викентия. Это была дверь.
Главврач, заметив способности пациента, велел выдавать ему столько бумаги и карандашей, сколько требуется. Рисунки Викентия он собирал в отдельную папку.
Однажды, в задумчивости перебирая его рисунки, главврач заметил одну особенность, которой не замечал раньше. Дверь на всех изображениях выглядела по-разному. На одном – плотно закрытой, на другом – чуть приоткрытой, на следующем – приоткрытой