Город ворочался, дышал глубже. Его легкие – Колесница. Она тяжело просыпалась, готовясь к моменту, когда фронт захлестнет ее целиком. Спицы колес храма сейчас только набирали ход, вращаясь лениво, нехотя. Когда гроза доберется до Восточной Четверти, над Городом полетит низкий, едва различимый обычным человеческим ухом гул, а лопасти сольются в два пульсирующих энергией круга. Над ними заклубятся голубоватые облака. На улицах запахнет озоном, на шпилях и высоких балконах станет легко опьянеть от кислорода.
Если к тому моменту храмы не выпьют грозу целиком, она вильнет, обогнет громоотводы возле Ассамблеи и потянется на запад. Печальная участь – наверняка зацепит Коготь, выстроенный как раз для поимки разыгравшихся разрядов. Черный, узкий и хищный шпиль в моей Четверти разобьет облака, высосет остатки небесного огня. На этом все закончится. Вода прорвется тонкими ручьями, наполняя любимые местными мастерами фонтаны. Над Городом снова засияет чистое небо. До следующего подарка Великой Пустоши. Сколько уже прошло, а равнина присматривает за мятежным дитятком. Не дает ему сдохнуть в тисках всего, что навешал на него прогресс.
Я скептически скривилась. Слава прародителю, крупные грозы, питающие Город, приходили не чаще пары раз в месяц. Людям-то что, а я обычно каждую такую валялась с головной болью, скуля и не в силах даже до унитаза доскрестись. Рвало, где придется. Корявая недосущность, не умеющая ни закрываться толком, ни слышать, что нужно. Лучше на слух шуршание карт различать, очень бы помогло в некоторых ситуациях, дак нет же, мы услышим шум Колесницы и будем мозг выворачивать, а что-то полезное – сама, Вив, крутись, как уж на сковородке. Твои-то предки, поди, ползали, не то, что у твоего папочки.
– Так, соберись, тряпка, – я похлопала себя по щеке и хмыкнула. – До грозы еще много надо успеть.
Нечего нюни распускать, в жизни полно всякого интересного. Особенно, если жизнь тебе оставили по прихоти высокого папочки, забрали в приличную семью, выкормили, вырастили, дали неплохое образование. Не сказали, правда, зачем, обращались… ну, равнодушно. С другой стороны, останься я с матерью, прожила бы дней пять-шесть.
– Вивьен!
Вопль едва не сбросил меня за парапет навстречу облакам, туману и где-то там, внизу, радостно ожидающим жертву острым пикам деревьев. На крайний случай, если мимо пролетишь, встретит земелька. И никакие крылья не помогут – восходящим потоком швырнет на стену, а там раздерет кристаллами на любимый мачехой пэчворк.
Ребекка, чтоб ей никогда из яйца не вылупиться, в вызывающе ярком изумрудном платье только что вышла из экипажа и вовсю размахивала верхней конечностью. За спиной горячо обожаемой сестренки стояли шесть молодых драконов.
Что ж так орать-то? Я сама знаю, что Вивьен, а вот остальным это не обязательно. Без того словно мышь в клетке с кошками каждый день. Нет, не так, как помойная кошка на выставке с породистыми. Я не то чтобы помойная. Но где-то рядом. Если хоть кто-то из общества, в которое радостно, по какому-то капризу, притащил меня дражайший папочка, узнает, кто я такая, меня вышвырнут в мусорный бак. И полечу, опережая звук собственного визга. Позор рода.
В чем позор? Во-первых, я незаконнорожденная. Это не особо такая редкость. Ублюдки в наших семьях – частые гости, их принимают, не принимают, признают, не признают, но никогда не смотрят косо. Ну, с кем не бывает. Во-вторых, я полукровка. И все бы ничего, если б дракон-папаша выбрал кого-то достойного его отпрыска. Так нет же, угораздило ходить налево от супруги к человечке. И родилась я. Виверна. Вивьен. До сих пор думаю, любимый папочка поиздевался, выбирая мне имя. Вот сочетание этих двух качеств портит мне всю жизнь.
– Вив, привет, – Екка налетела, задушив сразу и руками, и запахом духов. – Ты такая сегодня красотка. Пойдем скорее. Всех с тобой познакомлю. Не волнуйся, будешь моим братиком. Любимым, младшим братиком.
Меня перекосило. Сестрицей прародитель наградил – впору вешаться. Ни грамма не взяла от матери, только кудрявые светлые волосы, а все остальное, по выражению родительницы, от кого-то еще. Отец только ухмылялся и не развивал тему. Иногда вообще складывалось впечатление, что дети для него – просто меблировка, приличествующая хорошему дому. Екка, самая младшая из законных, всегда возилась со мной. Я привыкла. Она же протаскивала меня в те места, куда простым смертным проход был запрещен.
– Идем, – я вздохнула.
Девушка еще раз звонко чмокнула меня в щеку и взяла под локоть. Что бы там Ребекка ни унаследовала от отца, поклонниками она себя окружала в материнском вкусе. Любо-дорого посмотреть. Я посмотрела, оценила, про